— Такого не сделаешь священником, — заключил преподобный Иов.
— Что? Священником? — поднимаясь с кресла, удивленно переспросил Богдан.
— Успокойся, сын мой. Это лишь выводы после раздумий пастыря… Душой я тоже человек, которому «ничто человеческое не чуждо». Но единственно, что мне становится ясно…
Задумавшись, митрополит прошелся по комнате. Остановился перед висевшей на стене копией софийского царьградского киота.
— Ты был, мой сын, рядом с бессмертным творением зодчего Юстиниана, бывшим храмом святой Софьи, поруганным фанатичными и злыми последователями Магомета. И если этот древний памятник христианства не поразил тебя, как ты можешь быть священнослужителем веры наших предков?
— Прошу простить меня, мой высокий наставник и спаситель. Я был в плену, а не на поклонении святыням Востока. Да и кроме храма святой Софьи в Константинополе есть что посмотреть воспитаннику Литовской коллегии!.. Но не могу я и не хочу быть священнослужителем. Неужели теперь у меня нет иного пути в служении своему народу, какому бы богу он ни поклонялся?
Борецкий отошел от картины. Действительно, эта мысль не оставляла его. В духовном сане этот воспитанник иезуитов был бы неоценимым даром времени! Но вон как реагирует он только лишь на намек. Не получится из него не только священнослужителя, но и даже пристойного верующего!
— Но у тебя, мой Богдан, есть, во всяком случае, обыкновенная человеческая жизнь. Твое «мусульманство» пусть тебя не тревожит. Этим займемся мы. Ты уже не юноша, а вполне зрелый мужчина. Женись, поселись в доме родителей. Если не оружием, так своими знаниями и жизненным опытом поможешь нашему народу. В этом я глубоко уверен сам и буду всячески убеждать наших чистых душой, свободолюбивых люден. От казаков узнал я и о коне, подарке льстивого польного гетмана. Советую немедленно вернуть владельцу это яблоко искушения Евы. Вернуть и поблагодарить, напомнив панам государственным мужам о нашем человеческом достоинстве. Взяток мы не берем даже от высокопоставленных гетманов!.. Очевидно, слышал и ты, сын мой, как наши люди судят своим судом тех, кто посягает на нашу православную веру? Шляхтичи хотят не только уничтожить нашу веру, но и весь православный люд! Они закрывают церкви, оскорбляют нашу веру, а людей превращают в крепостных! Свободолюбивый и честный человек не может стерпеть этого! Вот и убили наши люди униатского владыку Кунцевича в Витебске…
И снова подошел к столу, с трудом сдерживая волнение. Если и не склонил к служению православию, то, во всяком случае, зерно народного гнева заронил в сердце молодого украинского старшины!
Потом стоя, как перед расставанием, выпили по кубку выдержанного митрополичьего вина.
— Боже мой, чуть было не забыл! — вдруг произнес Борецкий. — Ко мне приезжал сын переяславского купца, как только услышал о том, что ты вернулся из плена. Кажется, даже в Броды к Потоцкому, что ли, поехал искать тебя. «Непременно, сказал, заеду накануне праздника». Советую немедленно встретиться с ним в Переяславе! На праздники он будет дома. Если хочешь расположить к себе казаков, то надо начинать с друзей. А купец — уважаемый человек и в кругу киевского казачества, вместе с ними на Днестр ходил. Уверен, и запорожцы знают этого умного и влиятельного купца.
На дворе пошел первый, настоящий зимний, крупичатый снег. И это бодрило Богдана. Надо действовать! Действовать решительно и немедленно, как вот эта предновогодняя зима! Затихает колокольный звон в киевских церквах, еще не закрытых униатами. А Богдан снова рвется навстречу своей судьбе.
Снежинки падали за воротник, холодили разгоряченное тело и словно толкали его к решительным действиям.
7
После встречи с Иовом Борецким Богдан будто заново на свет родился. Беседы с митрополитом не только подняли дух, но и наложили какие-то обязанности. Уже на следующий день в доме казака, где они поселились с Романом, на Подоле, шла бешеная подготовка к возвращению коня Конецпольскому. Событие важное! Посещение митрополита придало Богдану необыкновенную решительность. Он еще ночью, возвратившись поздно из Лавры, хотел было разбудить крепко спящего Романа, чтобы поговорить с ним об этом.
— Мы должны немедленно вернуть коня гетману. Ведь ты сам укорял меня. Но надо передать через надежного человека. К тому же вместе с конем надо передать и мою благодарность. Простую человеческую благодарность… — уже утром настойчиво убеждал Богдан Романа Гейчуру, который сопровождал его в поездке в Киев, пока Богдан еще не совсем оправился от болезни.
— Коня возьмет кто угодно, за это я ручаюсь, — рассудительно сказал Роман. — Такого коня! А что возвратят его польному гетману, трудно поверить. Конь — это богатство, особенно для украинца! После такой войны сколько перевели скотины.
— Что тогда делать с этим проклятым конем? — промолвил Богдан. — Подержать его вместе с лошадьми митрополита до весны, а потом отвести в Каменец? — рассуждал вслух. — Тогда упрекнут, что я не послушался совета такого достойного человека! А за зиму разве знаешь, что может случиться с конем.
— Так, может, Богдан… — спохватился Роман.
— Погоди, погоди. Кажется, я сам пойду к этому польскому… Да разве запомнишь всех здешних деятелей Польской Короны?
— Не следует этого делать, хотя бы и помнил. Зачем тебе ходить к ним? — возразил Роман. — Я уже расспросил о них. Не люди, а звери, готовые растерзать нашего брата казака! Тут сейчас находится какой-то королевский митрополит, наши говорят, зверь, да и только! Рутским называют его. Иногда он и ночью посылает гонцов к гетманам и даже к самому королю. Давай отдадим ому. Если хочешь, я отведу. Говори, что передать преподобному, — ты ведь учился у них, знаешь. Будь они трижды прокляты, пускай у них болит голова, а не у нас.
— Она и у них будет болеть…
— А то… Может, в Белую Церковь податься, там есть наместник гетмана. Это тоже не через перелаз к соседу перейти, но за двое суток справиться можно.
— О, это другое дело, Роман! Давай отправим его к наместнику в Белую. Челобитную бы написать ему на латинском языке. Этот королевский деятель любит латынь. Да и тебя никто бы не задержал в дороге.
— Меня? Да мне сам сатана не страшен, когда я скачу на коне! Хочешь, пиши и челобитную, мне все равно. Коня снаряжу в путь в один миг. А ты не жди меня. Переночую в Василькове, а завтра к вечеру на месте буду. Оттуда на Сечь подамся.
— Значит, можно и без челобитной? Скажешь, что я, Богдан Хмельницкий, с благодарностью возвращаю коня вельможному гетману. Теперь у меня есть уже свой. Так и скажешь, — свой собственный конь!
Вопрос об отправке коня решился быстро, без колебаний и сомнений. Челобитную Богдан так и не написал, потому что ни у кого не нашлось ни пергамента, ни бумаги, ни чернил, ни пера. Даже во всем квартале не нашлось гуся, чтобы выдернуть перо. Богдан тоже стал вместе с Романом готовиться к отъезду из Киева. Рядом с конем гетмана стоял конь, подаренный Богдану митрополитом. В голове вихрились мысли. Он начинал новую жизнь. Такой простой и искренний отцовский совет митрополита Борецкого — жениться — заставил Богдана серьезно задуматься над этим вопросом. «Непременно заеду на хутор к Золотаренкам и заночую у них! На такой бы вот девушке жениться, хорошей была бы хозяйкой…» «Не гнушайтесь нами, заезжайте, пожалуйста…» — говорила она, провожая его, как родного. «Мимо такого двора проехать стыдно!» — вспомнил и о своем обещании. Кажется, девушку нетрудно будет уговорить, хотя она еще совсем молодая, зеленая. Хозяйство какое ведет! А у него теперь есть и свое хозяйство!
Теперь там пани Мелашка хозяйничает, но и она благословит его на брак с чудесной девушкой, тоже… Ганной, сестрой казацкого сотника.
Когда Роман вывел гнедого коня, подготовленного к отъезду, Богдан ощутил щемящую боль. Как своего верного друга, провожал он этого коня. Посмотрел на Романа:
— Поблагодаришь, казаче, как от самого себя…
Роман отвел глаза в сторону то ли от волнения, то ли по какой-то другой причине. Нелегко было Богдану расставаться с другом, да и с конем.
На следующий день утром Богдан уже готовил в путь другого коня. Пристраивал худое седло, подвешивал к нему сумки с пожитками. Думал о знакомой теперь ему дороге вдоль Днепра. Митрополит дает
