Степаниды, она умерла от родов…
Богдану начало надоедать каждый раз ездить из Чигирина в Переяслав. В Субботове он, на удивление, быстро освоился с обстановкой. Тут нужен был хороший хозяйский глаз, и Богдан весь день проводил в хлопотах. Но, несмотря на это, отдыхал душой, найдя здесь покой. Никто тобой не помыкает, не попрекает куском хлеба. Распахивай дикие целинные земли, только спасибо тебе скажет за это челядь — казацкие сироты и крестьяне, выгнанные из собственных домов.
Зачем же хозяйке сидеть в Переяславе у брата?
— Вроде бы и мы не безрукие! Женщине с ребенком лучше бы дома жить, — сказала однажды Мелашка Богдану.
Хмельницкий не сомневался в ее искренности. Когда он вернулся от матери в Субботов, он прежде всего сказал Мелашке:
— Прошу вас, как сын: оставайтесь и впредь моей матерью и хозяйкой дома!..
Только потом рассказал ей о своей дружбе с Карпом:
— Он для меня как родной. А знаете, что он сказал? Будто бы его бабушка Мария…
— Мария? — вздрогнула Мелашка.
— Вы знаете, мне кажется, что Мария Полтораколена… — осторожно начал Богдан.
Но Мелашка не дала ему закончить:
— Мария Полтораколена? Неправда, не может быть. Бабушка, говорит?..
— Да, называет бабусей и живет у нее. Мать его утопилась с горя, узнав, что муж, сын этой Марии, погиб на войне… Вы не тревожьтесь, мама, я разыщу Карпа, и он вам обо всем сам расскажет. Чего только не случается в жизни! Ведь я тоже словно из мертвых воскрес…
Мелашка слушала с замершим сердцем. Радоваться ли ей, если это взаправду ее мать?
Мелашка совсем прижилась в Субботове, да ей и некуда было деваться. К кому вернешься в Олыке?
Мартынко служит в Лубенском казацком полку, собирался на Сечь податься, если не припишут к реестровцам. В том же полку с Мартынком находились Филонко Джеджалий и Богун Иван. Слыхали они и о женитьбе Богдана. Теперь он словно отрезанный ломоть от их дружной семьи.
Богдан приехал в Субботов неожиданно. Его тотчас пригласили в Чигиринский полк, предложили стать есаулом или полковым писарем. У него голова кругом шла! Чигирин — его обетованная земля! Дом староства, криница с новыми привязями для коней, корыто из вербы — все стоит на том же месте… Казаков в Чигирине стало намного больше. Всюду новые люди, они открыто и смело говорят о «державе», о реестрах, которыми уже начали пугать чигиринцев.
Держава! Совсем новое слово появилось в речи чигиринцев. Они, как родного отца из похода, ждут возвращения посла к московскому царю, которого направил туда святейший киевский митрополит.
— Кроме как к царю, людям некуда больше деваться, спасаясь от католического нашествия и грабежа!.. — говорил один чигиринец на улице, окруженный толпой не только казаков, но и женщин.
И Богдану теперь нетрудно было понять тревогу шляхты, королевских осадников, живущих на украинских землях.
— Очевидно, придется и мне записаться в реестр, коль так настойчиво вписываются в него другие, — подумав, спокойно ответил он на вопрос полковника реестровых казаков.
И все же оттягивал вступление в полк, ссылаясь на семейные дела, на запущенность хозяйства после смерти отца. За время семейной жизни Богдан стал солиднее, возмужал. Он вникал в разные хозяйские мелочи. Сразу же по приезде в Субботов принялся обновлять изгородь. Время от времени наведывался в Переяслав, к своей жене.
И вот после Нового года Богдан снова поехал в Переяслав, чтобы совсем увезти жену домой. Выехал он вместе с казаками, которые сопровождали молодых запорожских полковников Якима Чигиринца и Антона Лазоренко, направлявшихся в Киев.
В окрестностях Киева отряд запорожцев с полковниками связался с казаками, которые жили в селах на вольном положении, ожидая «клича». Достаточно было одного слова полковников, чтобы казаки присоединились к ним и через три дня направились в Киев. Вместе с ними поехал в Киев и Богдан.
— Послание от святейшего отца Борецкого получили мы на Сечи, — сообщил казакам полковник Чигиринец. — Король ксендзов засылает сюда. И даже целый полк жолнеров вместе с ксендзами! С каким упрямством они делают наших людей униатами. Ополячивают, хотят превратить в свое быдло!.. Наших священников постригают в ксендзы…
— Это погибель для нашего народа! Начинают с церквей, а потом и за нас возьмутся…
— Да, погибель. Как иезуитская зараза! Сам папа римский посылает послания на пергаменте. Даже перед смертью не разрешают причащаться православным людям. Как собак должны хоронить, без креста… — объяснял старшина из киевских казаков.
Они снова направили заслуженных казацких полковников в Варшаву, на заседание сейма. В этот раз сам Яцко Острянин возглавил послов. Вместе с ним поехали полковники Илья Федорович и Яцко Гордиенко.
«А как встретят их? Не так ли, как предыдущих?» — задал себе вопрос Богдан, вспомнив упрямство, непримиримость Потоцкого, правой руки и советника коронного гетмана Конецпольского.
И Богдан даже не опомнился, как оказался в бурлящем Киеве. Больше всего здесь было казаков и старшин. Встречались и небольшие группы королевских жолнеров. Богдан не мог объяснить себе, почему его так влекло в Круг боевых казаков. В этот момент он невольно вспоминал, как шепот искусителя, заманчивое предложение Конецпольского, сделанное ему в Каменце. Чем им мешает вера наших людей?..
Он почувствовал, как все больнее ранили его душу тревожные разговоры в казацкой толпе. На Подоле взбунтовались казаки! Среди них часто встречались люди в мещанских кунтушах. У всех глаза горели тревогой и ненавистью. Грозно шумела возбужденная и бескомпромиссная толпа.
— Смотри!.. Не Богдан ли это? — услышал Хмельницкий знакомый, будто испуганный голос. Он вздрогнул, повернул голову, ища взглядом того, кому принадлежал этот желанный голос. Сейчас, когда душа в таком смятении, так нужна поддержка друга!
К нему пробивался сквозь толпу воин в форме старшины королевских войск. Коренастый, с роскошными, холеными усами, туго затянутый ремнем, на котором висела сабля и торчал пистоль.
— Не узнаешь, казаче? Мрозовицкий! — произнес, протягивая обе руки для приветствия. — О, благодарение пречистой, наконец-таки узнал! Здравствуй, брат мой! Слыхал я и не поверил. Сам Конецпольский хвастался знакомством с тобой. Думаю, хвастается… А он уверял меня, что виделся с тобой и после возвращения из плена!.. Вот так встреча, сто чертей ему в глотку!
— Вот здорово, что мы встретились с тобой, дружище!.. Что тут творится, посмотри! Совсем рассудок потеряли правители! Насильно навязывают православной церкви эту проклятую унию, — удивлялся возбужденный Богдан.
— Да плюнь хоть ты на «этот суд нечестивых»! С ума сходят одни, а из-за них делаются безумными и другие. Слыхал, отсекли голову киевскому войту Ходыке!.. А теперь и униатского попа Юзефовича поймали. Пользуются рыцарским правом карать или миловать… — улыбнулся Мрозовицкий.
— Какой ужас! Как ты можешь так спокойно говорить об этом, пан сотник?
— То ли ужас, то ли жалость, сам не пойму!..
— Так, может, следовало бы предотвратить? — заколебался Богдан.
— Не знаю. У меня есть приказ защищать униатов, которых навезли сюда. А это ведь спои… Сам дьявол не защитит этих божьих дураков. Знаешь что: уйдем подальше от греха. Сами образумятся, утопив двух-трех попов. Я сейчас… — И он окликнул жолнера, который встревоженно пробивался к нему: — Что случилось, пан Сава?
— Уже схватили ксендза Юзефовича! Там… к Днепру тащат топить.
— Кто?
— Казаки, уважаемый пан ротмистр, кто же еще. Даже с Сечи прибыли сюда… Понятно, и посполитые, миряне засуетились. Киевского мещанина, какого-то Сазона, тоже под лед сунули в Днепре. А сейчас попа ведут…
— Раз поп, — значит, не ксендз? — засмеялся Мрозовицкий.
— Католичество он принял! Усердно проповедовал его, уважаемый пан, — объяснял жолнер.
Неожиданно хлынувшая толпа отбросила их в сторону Днепра, оттеснив Богдана от Мрозовицкого.
