— С удовольствием, сотник, с удовольствием! Как ваша сестра поживает? — спросил Богдан, протягивая свой бокал и подавляя волнение, вызванное воспоминанием.
— Ганна? Так не вас ли это, Богдан, частенько вспоминает она?
Богдан смутился. Помолчав, он продолжил начатый перед этим разговор:
— Говоришь, казаче, бить надо?
— Бить, пан хозяин. Страшные и коварные люди эти шляхтичи. Это саранча, налетевшая на наши земли. Только бить… — закончил молодой старшина.
— Но, друзья мои, гости дорогие! Для того чтобы бить, нужно обладать хорошей силой.
— А разве она у нас слабая? Вон как разбили войска коронного гетмана под Киевом, — добавил Сулима.
— Слыхали и мы об этой победе под Киевом.
— Да, победили королевские войска, но подписали такое соглашение, которое ничего не изменило в жизни нашего народа. То же самое, что было и в прежних соглашениях. Снова ограничили реестр казаков, а украинцы по-прежнему остались крепостными шляхтичей… — с грустью произнес Богдан и сел.
Наступила минутная тишина. Богдан и не предполагал, что так растрогает не только своих гостей, но и себя. Отодвинул бокал с вином в сторону и вышел из-за стола. Словно хотел освободиться от обязанностей хозяина. Он уже не слышал, о чем говорили гости. Только басок Ивана Богуна резко выделялся среди общего гула:
— Тарас Трясило тоже так думает! Заезжал к нам, ночевал на хуторе. Бить, говорит, и гнать надо их с пашен земли.
— А сам на Сечь бежит… — прервал его Богдан, стоявший посреди светлицы.
— Куда же деваться казаку зимой? — как оправдание прозвучали слова Золотаренко.
— Где люди, там должны быть и их вооруженные силы! — впервые за весь вечер вмешался в разговор Мартынко. И мать, улыбнувшись, одобрительно посмотрела на сына.
— Эти вооруженные силы, мои друзья, надо еще создать, их слишком мало для нашей страны. Наливайко потому и погиб, что не заботился о создании такой силы, уповая только на сочувствие народа. Все сами, своими руками… А рядом с нами — русская держава, русский народ! И этот народ, как и мы с вами, православный, является данником королевской шляхты, данником латинских иезуитов! С кем, как не с русскими, украинцам искать боевого союза? В союзе с таким народом… это уж не будет мелкой стычкой, друг мой Иван… Мало у нас еще казаков, мало и оружия, да и обученных воинов маловато, как и опытных старшин! — горячо произнес Богдан, подойдя к креслам, на которых сидели молодые казаки. Положил руки на спинку кресла Золотаренко. — Огня, правда, достаточно и у казаков, как и у их боевых старшин. А хватит ли пороху до полной победы?..
И отошел, чтобы не встречаться взглядами с друзьями, хотя самому хотелось посмотреть в этот момент на Ивана Сулиму. Полковник глядел себе под ноги.
— Москва, Россия! — задумчиво произнес он, словно разговаривая сам с собой. — Да, не протоптали мы еще дружеских путей к Москве. Неужто годами надо их утаптывать, покуда они приведут нас к военному союзу с ней?.. А сейчас давайте хоть поохотимся на эту вооруженную шляхетскую мелюзгу! Надо отбивать у них оружие, выгонять их из хуторов, пусть не объедают наш бедный люд.
— Прокладываются пути и к Москве, Иван. Покуда что прокладывает их наш православный владыка, а следом за ним и полковники дорогу найдут… А ты советуешь дразнить разъяренных зверей, какими являются для Украины шляхтичи! — снова заговорил Богдан, словно беседуя только с одним Сулимой. — Нет, друг мой Иван, я думаю иначе. Я не согласен растрачивать силы нашего народа, зля наших врагов, точно лютых псов, бесполезными стычками!
— Что же ты предлагаешь? Показывай нам путь, а сам поезжай хоть в Москву, коль не решаешься идти с нами! — выпалил Сулима, тоже выходя из-за стола.
— Больно задел ты, Иван, меня тем, что… не решаюсь. Пока я не вижу просветления на нашем горизонте и не чувствую хотя какой-нибудь поддержки со стороны Москвы. Занимаюсь писарством, ибо сегодня это самое простое, что я могу выполнять по своим способностям, дабы оставаться в стане казаков. Люблю я казацкую семью любовью, привитой мне матерью с детства! И еще думаю… а не помогла бы нам Дунайская война, которой так бредят королевские вояки? Эта война не только собьет спесь с высокомерной шляхты, но и подорвет их военную силу. Ведь помогают же австрийскому цесарю, воюют со шведами. Об этом следует подумать…
6
В светлицу неожиданно вбежал дворовый казак. Второпях он не закрыл дверь, и сразу потянуло холодом.
— Пан Богдан, снова жолнеры! Теперь… вместе со своим полковником! Да и наш полковник с ним, старшины.
Это ошеломило Хмельницкого. Густые брови сошлись у него на переносице, он замер на месте, впившись глазами в казака. Точно молния, промелькнула мысль, пришло решение!
— Проси пана полковника за стол вместе с нашими колядниками! — сказал он на удивление спокойным тоном.
А гости сразу умолкли, словно лишились голоса. Они повскакали из-за стола. Весть, принесенная дворовым казаком, никого не обрадовала. Даже Иван Сулима подошел к скамье, где лежала одежда, и наскоро подпоясался поясом, на котором висела сабля. Проверил, на месте ли пистоли.
— В доме ни к чему пистоли, Иван. Надеть всем сабли! — тихо и властно посоветовал Богдан.
С крыльца донеслась польская речь. Богдан еще раз окинул взглядом гостей. И громко засмеялся, чтобы услышали в сенях его неподдельно веселый, звонкий смех.
— Теперь, хлопцы, за стол! За стол и подымем бокалы с вином! Ну, затягивайте колядку, друзья мои, как пели когда-то наши отцы:
— «Нэхай пани казяться, що мыши им злазяться…» — завел Карпо Полторалиха свою коляду, которую дружно подхватили сидящие за столом.
Богдан обернулся к незваным гостям. Пошел им навстречу, сопровождаемый дружными голосами:
Рядом с Богданом, встречая гостей, стояла хозяйка дома.
— Просим пана полковника! Благодарю за честь, за праздничный визит к нам! — гостеприимно произнес, когда умолкли колядники. — Покойный отец мой был очень высокого мнения о королевской шляхте и твердо убежден, что лучшие представители ее с достойным уважением относятся к праздникам украинского народа. Вижу, что он не ошибся! Блаженный Лойола, кажется, так и пишет в своих «Духовных упражнениях»: «Ум в жизни ценится значительно выше, чем самая высокая святость!..» А это, прошу, уважаемый пан воевода, моя жена Ганна, сестра известного переяславского купца…
Каменецкий каштелян Александр Пясочинский растерялся от такого неожиданного приема. Какими переливами звенели шпоры у этого писаря Хмельницкого, а какая у него выправка! Любой мазур позавидовал бы его стройности. К тому же цитата из Лойолы, произнесенная под аккомпанемент колядок схизматов! Растерявшийся и ругавший себя за это позднее посещение полковник терзался еще и тем, что не сможет достойно ответить этому… чигиринскому писарю! Лойолу он должен был бы знать не хуже всякого схизматика.
— Пшепрашам, пшепрашам…[48] — бормотал полковник, ловя руку хозяйки, протянутую для приветствия, и думая, как ему быть с рукой такой простой, но красивой хозяйки…
В этот момент, очень кстати, его выручил все тот же чигиринский писарь, гостеприимно беря полковника под руку, намереваясь усадить его, как гостя, за стол. За вторую руку его поддерживала хуторская красавица, хозяйка дома. Воевода вздрогнул от мысли, что ему приходится безропотно покориться. Неужели он сядет за стол рядом с этой казацкой молодежью, в походной одежде, при полном боевом снаряжении?.. Вместе с подвыпившими казаками?
— Дзенькую бардзо, пани хозяйка! Но не с праздничным визитом приехали мы со старшинами к вам, — показал он рукой на сопровождавших его командиров.
