Дениса. Они тут же выделили одного мещанина, чтобы тот помог мальчику отвести коней во двор Дениса и постарался достать наутро телегу с хорошим кучером. Несколько мещан остались охранять мост, а остальные пошли вместе с Хмельницким к замку. Они хотели освободить заключенных там невинных людей.
14
Стоял чудесный летний день. Проехав степью по пыльной дороге, под палящими лучами солнца, путешественники добрались до Терехтемирова. Здесь сразу повеяло на них прохладой Днепра, и они полной грудью вдыхали свежий воздух, любуясь красотой окружающей природы. Корсунский кузнец, освобожденный из темницы после вмешательства Хмельницкого, охотно согласился сопровождать женщин в телеге, раздобытой для них казаками. Богдан ни на шаг не отъезжал от телеги, жадно прислушиваясь к рассказам кузнеца о бесчинствах, творимых в старостве.
— Люди наши — православные с деда-прадеда. Да и не понимают они этих католических молитв, не хотят признавать опостылевшую унию, не могут мириться с тем, что чужеземцы хозяйничают в стране, — жаловался кузнец женщинам. — А они все лезут и лезут к нам, называя себя нашими панами, да карают за малейшее непослушание. Наши церкви превращают в униатские… Такое творится, прости господи…
Матрена внимательно слушала кузнеца, утешала его как могла, соглашаясь с тем, что польская шляхта и духовенство стараются захватить край. То же говорила Мелашка. Они думали и толковали совсем не о том, что волновало Хмельницкого. Ему довольно легко удалось уговорить урядников открыть ворота Корсунского замка и отпустить кузнеца и мещан. Умный и спокойный по натуре человек, он обладал незаурядными способностями и нашел слова, позволившие ему примирить казаков с урядниками. Правда, надолго ли это — трудно сказать. Он посоветовал урядникам самим расследовать, кто так бессердечно избил несчастного мещанина, что тот скончался, и виновного отправить на суд самого старосты. А для починки моста, рекомендовал доставить за счет староства доски и бревна, чтобы городские мастера могли его восстановить…
Все эти советы Хмельницкий давал, будучи под впечатлением беседы с казаками. Как ему казалось, их принимали обе враждующие стороны, — скорее из-за уважения к нему, к его благим намерениям, к его желанию уладить ссору, чреватую опасными последствиями. А утром старый Денис и кузнец рассказали ему о том, что несколько десятков вооруженных казаков на рассвете покинули Корсунь и ушли на север.
— Правды ищут люди, ушли за Путивль, помогать русским… — объяснил Денис.
В полдень Хмельницкие были уже на терехтемировском пароме. Позавтракали они рано, еще в Межеричах, торопясь хотя бы в послеобеденную пору попасть в Переяслав. За свою недолгую дорогу чего только они не наслышались! Чем ближе подъезжали к резиденции староства, тем больше жалоб слышали они от людей в селах и хуторах.
Ежегодно сюда наезжали отряды жолнеров, требуя постоя, и жестоко расправлялись с теми, кто по бедности ничего не мог им дать.
На пароме они узнали от паромщика о том, что утром он перевез на левый берег двоих гонцов из Чигирина, спешивших к старосте. То, что гонцы торопились поскорее попасть в Переделав, к пану Даниловичу, Хмельницкому было понятно.
«Все-таки обогнали… Конечно, одни, без такого… груза, как у меня», — вздыхая, подумал Хмельницкий. Расспросил паромщика, как выглядели эти гонцы, не говорили ли они, зачем едут. Паромщик посмотрел на вооруженного человека и уклончиво ответил:
— Леший их разберет, ваша милость. Торопят: давай, мол, поживее, — подорожную тычут, словно я дьяк или писарь какой-нибудь, а не паромщик.
— Говорили, из Чигирина, к старосте?
— Ну да, из Чигирина, мол, гонцы к старосте…
Не давая отдыха ни себе, ни лошадям, Хмельницкий спешил в Переяслав. Матрена настояла на том, чтобы они направились прямо к ее матери-вдове, а потом уже, если в этом будет необходимость, переехали в свой дом, стоявший на противоположном берегу реки Трубеж. Мать Матрены жила недалеко от имения старосты, и это явилось решающим доводом для Хмельницкого. Он поступил так, как хотела его жена.
15
Наскоро поздоровавшись со старенькой тещей и оставив на ее попечение свою семью, Хмельницкий привел себя в порядок и поскакал вместе с казаками в имение Даниловича. Занятый единственной мыслью — поскорее попасть к старосте, он не только забыл попрощаться с кузнецом, который торопился в обратный путь на переправу, но даже не успел полюбоваться городом, когда-то таким родным. «Выслушав чигиринских гонцов, Данилович, наверное, сейчас рвет и мечет», — думал урядник. И кони неслись еще быстрее, поднимая облака пыли. Он слышал, как из корчмы кто-то окликнул его, но не обратил внимания. Только когда въехали в имение старосты и Хмельницкий уже соскочил с коня, он узнал от казака, что окликал его какой-то вооруженный человек.
На крыльце дома старосты приветливо встретил Хмельницкого и сразу же усадил рядом с собой старый маршалок[23], которого Жолкевский также передал Яну Даниловичу вместе с приданым дочери. Старик поседел и немного сгорбился. Но, как всегда, свысока смотрел на низших по должности шляхтичей, давая им понять, что, прежде чем попасть к вельможе, нужно обязательно поклониться ему. Хмельницкий, еще находясь на службе у Жолкевского, хорошо знал эту слабость маршалка и сейчас, как и прежде, старался ничем не задеть болезненно самолюбивого старика. Хотя он и спешил как можно скорее увидеть старосту, но нашел в себе достаточно выдержки и такта, чтобы не сразу заговорить о своих делах.
— О, уважаемый пан Казимир так выглядит, будто и не три года мы не виделись, а всего несколько дней! Как здоровье достопочтенной супруги зашей? Прошу пана Казимира передать ей мое почтение с пожеланием доброго здоровья…
— Бардзо дзенькую[24]. Пан Михайло все такой же благородный рыцарь, узнаю, узнаю, — улыбнулся старик. — Как служится пану в этих диких пограничных краях среди неспокойного казачества?..
Так учтиво беседовали они не менее получаса, пока гость не узнал, что староста еще несколько дней тому назад выехал навстречу своему любимому тестю Станиславу Жолкевскому, который должен приехать сюда на несколько дней из военного лагеря, расположенного под Красноставом. Его милость пан гетман хочет отпраздновать свое шестидесятилетие в доме Софьи. Маршалок сообщил также, что сегодня утром из Чигирина прибыли двое гонцов от подстаросты. Они сейчас где-то в корчме ждут пана старосту, чтобы лично передать ему какое-то важное донесение о бунте на границе.
— О бунте? — взволнованно переспросил Хмельницкий. — Я тоже приехал из Чигирина. Там никакого казачьего бунта нету, если не считать бесчинств, творимых одним подпоручиком.
— О ком пан говорит?
— Пан Казимир, очевидно, помнит молодого родственника пани Софьи, жены князя Ружинского?..
— Лаща Самойла? Этого сорвиголову, который обучался военному делу у пана Струся?
— Да. Этот подпоручик, как татарин, увез в седле дочь чигиринского мещанина…
— Ха-ха-ха! — захохотал маршалок, хлопнув руками себя по коленкам. — Узнаю сердцееда…
Хмельницкий, мгновенно оценив обстановку, тоже засмеялся, чтобы не рассердить маршалка, который расценил подлый поступок шляхтича как веселую шутку.
С улицы в парадные ворота въехала позолоченная французская карета с гербами Жолкевского. За ней проследовала другая, более скромная, но тоже изукрашенная карета шляхтича Даниловича, в которую была впряжена четверка сивых лошадей. Их сопровождали несколько десятков казаков, жолнеров и челяди, гарцевавших по обе стороны карет.
Хмельницкий тотчас же вскочил, подкрутил на польский манер свои черные, по-казацки опущенные усы, быстро сбежал по ступенькам и опрометью бросился к карете воеводы. Следом за ним семенил маршалок, ему трудно было угнаться за молодым и сильным, закаленным в степях урядником.
Пока маршалок сходил со ступенек, Михайло уже открыл дверцы гетманской кареты, которая, тяжело подпрыгнув на рессорах, остановилась у крыльца; никто из услужливых дворовых и казаков не успел опередить Хмельницкого, теперь стоявшего навытяжку, ожидая приказов всесильного гетмана. Пан маршалок хотя и спешил встретить Жолкевского, но тот не стал его дожидаться. Он был приятно удивлен, увидев своего старого слугу Михася. Гетман подал Хмельницкому руку, потом оперся на его могучее плечо и,
