Подняв меч над алтарем, Эней торжественно провозгласил:
– Пусть свидетелями мне будут это солнце и эта земля, которой я достиг, испытав столько страданий. Пусть свидетелями мне будут Марс, что правит войной, эта река и небо над нею и это море, омывающее берега Лация. Если победителем станет Турн, то мои люди признают свое поражение и уйдут отсюда в город Эвандра, а мой сын навеки покинет эту землю и никогда не вернется сюда, чтобы воевать с вами. Но если случится так, что победа будет дарована мне, я не стану подчинять себе италийские племена и не стану предъявлять свои права на трон Лация. Пусть оба наши народа останутся свободными и поклянутся жить в вечном мире друг с другом. Со мной на эту землю придут и мои боги. А Латин, став моим тестем, сохранит свой меч и свой трон. Троянцы же построят себе новый город. И Лавиния даст ему свое имя.
При этих словах он посмотрел прямо на меня – без улыбки, но лицо и глаза его были ясными и светлыми. И я ответила на его взгляд и один раз, почти незаметно, кивнула в знак согласия.
Завершив свою речь, Эней опустил меч и убрал его в ножны. Теперь была очередь моего отца; он приблизился к алтарю, поднял над ним свой тяжелый дубовый посох и торжественно произнес:
– Теми же высшими силами клянусь и я, Эней! Клянусь силами земли, моря и звезд; клянусь повелителем молний и двуликим Янусом; клянусь тенями мертвых, что обитают в подземном мире! Вот я касаюсь скипетром алтаря и клянусь священным огнем и теми силами, что стоят сейчас между нами: что бы ни случилось, наш мирный договор никогда не будет нарушен! И никогда я не изменю этому своему решению – во всяком случае, до тех пор, пока древний скипетр царей Лация не оживет, покрывшись молодой листвой!
Латин кивнул помощникам, державшим жертвенных животных, и они вышли вперед, неся длинные ножи для жертвоприношений. Латин сам перерезал горло белой овце, а Эней – белому поросенку. Оба, опытные воины, сделали это очень быстро, одним уверенным движением. И люди вокруг – солдаты, выстроившиеся на поле, и горожане на стенах и крышах – наконец дружно и с облегчением вздохнули, нарушив тишину долгим протяжным «а-а-ах!» – вздохом освобождения и ощущения исполненного долга.
Теперь вперед вышел этрусский гаруспик [65], чтобы осмотреть внутренности жертвенных животных – этот вопрос этруски считают чрезвычайно важным; и для этого животных надлежало разрезать, выпотрошить, а мясо посыпать жертвенной мукой с солью и поджарить на огне, что, естественно, занимает немало времени. Эней и Асканий тем временем отступили подальше от алтаря, храня молчание, как и мой отец; а Турн сразу принялся разговаривать со своей сестрой и вождем рутулов Камерсом, стоявшим с нею рядом. Несмотря на позолоченные доспехи и великолепный шлем, выглядел Турн неважно: казался бледным и усталым, словно не спал всю ночь; он все посматривал на своих воинов с печальным, каким-то даже умоляющим выражением лица. И рутулы стали собираться вокруг него. А Камерс стал что-то негромко, но так серьезно и убежденно говорить им, что они, помрачнев, ловили каждое его слово. Затем авгур Толумний пробрался в центр этой толпы и тоже стал что-то говорить рутулам. А гаруспик, казалось, навечно погрузился в размышления над печенью, сердцем и почками. Оказалось к тому же, что его помощники сразу положили на огонь слишком много мяса, так что чуть не погасили пламя, и пришлось перекладывать костер, чтобы он горел как следует. Толпа латинян все увеличивалась; шепот и бормотание, повисшие над этой толпой, становились все громче. Священный момент был упущен. Солнце поднималось все выше, и день обещал быть жарким.
Люди поднимали головы и указывали на проплывавшее в небе белое облачко – то была стая лебедей, летевшая на юг с берега реки. Огромные птицы летели низко, лениво махая крыльями. Греки и троянцы следили за полетом птиц так же внимательно, как и мы, латиняне и этруски. Так что все успели увидеть, как с востока в небе внезапно появился орел и, стрелой упав на лебединую стаю, выхватил из нее вожака, сжимая его когтистыми лапами. Белые перья так и посыпались вниз, а орел по широкой дуге снова взмыл ввысь, тяжело махая крыльями и унося свою добычу. И тут случилось нечто совсем уж странное: вся стая лебедей развернулась и ринулась в погоню за орлом; тени их стремительно проносились по нашему полю. Лебеди догнали пытавшегося уйти орла, окружили его, и тот в итоге был вынужден бросить мертвого лебедя и взмыть в небеса, торопливо уходя от своих преследователей к западным холмам. В толпе послышались нерешительные возгласы радости, но большая часть людей молчала, пытаясь понять значение происшедшего.
И вдруг Толумний, воспользовавшись этим молчанием, выкрикнул:
– Знамение! Это знамение! Рутулы, латины, подчинитесь воле тех, кто посылает нам этот знак! Атакуйте тех, кто напал на вас! Сомкните свои ряды! Защитите своего полноправного правителя! – И сразу люди вокруг него раскричались, воинственно потрясая кулаками [66], а Толумний, отведя назад руку с шестифутовым копьем, метнул свое оружие прямо в ряды тех, кто стоял напротив, по ту сторону освященного участка земли.
И кто-то из воинов согнулся, насквозь пронзенный его копьем, издав при этом странный звук, похожий то ли на кашель, то ли на смех и явственно слышимый в эти последние мгновения относительного затишья.
И уже через минуту мир вокруг наполнился невероятным, оглушительным ревом, исходившим из сотен мужских глоток. Воины выхватывали оружие и, стуча мечами по щитам, стремительно мчались мимо меня в обоих направлениях. Меня они попросту не замечали, то и дело невольно толкая плечами, так что я почти прижалась к алтарю, ибо он казался мне здесь единственным знакомым предметом. Оцепенев от ужаса, я смотрела, как мой отец вместе с мальчиком Кесом пытаются поднять с земли священные блюда и чаши. У Латина тряслись руки, и он крикнул мне:
– Помоги, Лавиния! – И я приняла у него драгоценные предметы, сколько смогла поднять, и понесла их к воротам. Держась как можно ближе друг к другу, мы с трудом пробирались сквозь обезумевшую толпу людей и лошадей. Не обнаружив рядом с собой Кеса, я остановилась, оглянулась, пытаясь отыскать его взглядом, и увидела жуткую картину: какой-то этруск в великолепных доспехах пошатнулся и упал навзничь, головой и плечами как бы накрыв алтарь, а другой воин тут же прыгнул на него, пронзил беззащитному человеку горло тяжеленным копьем с острым наконечником. Фонтаном брызнула кровь, окропив и алтарь, и столпившихся вокруг людей, явно стремившихся поскорее сорвать с этруска его роскошные доспехи и оружие. А кое-кто из рутулов, вытащив из священного костра длинные горящие головни, решил воспользоваться ими как оружием, тыча своим противникам в лицо, и над полем сразу повис запах паленых волос. Затем на мгновение я увидела Энея: он, возвышаясь над остальными и подняв руку вверх, к чему-то громко призывал, и лицо его было суровым и мрачным. И тут кто-то толкнул меня с такой силой, что я чуть не упала. И сразу увидела рядом мальчика Кеса, который с исказившимся от слез и ужаса лицом тянул меня за одежду. Мы с ним поспешили вслед за Латином к распахнутым городским воротам, где нас окружили отцовские охранники и поспешно увели в город.
На улицах царила почти такая же чудовищная суматоха, как и за городскими стенами. Люди кричали, что троянцы нарушили мир и предательски напали на нашего царя прямо у священного алтаря. Многие старики, мальчики и даже рабы бросались к воротам, желая принять участие в сражении, и царская стража им не препятствовала. Огромные ворота держали открытыми также и для раненых, искавших убежища в городе. Женщины, стоя на стенах, выкрикивали оскорбления и бросали вниз глиняные кирпичи и прочие предметы, какие попадались им под руку, очень стараясь попасть в троянцев, сражавшихся на краю рва и на земляном валу. Многие горожане бросились к регии, желая защитить своего правителя, если враг все же ворвется в город. Но были и такие, кому важнее всего было спрятать свое добро, закопать в саду сокровища, а потом наглухо запереть двери и окна дома и укрыться там.
Я последовала за отцом прямо в зал советов, где уже собрались Дранк и те немногие, кто избежал участия в схватке. Дранк, заикаясь от страха, говорил только о том, где нам следует спрятаться. Латин тоже был глубоко потрясен. С серым лицом, запыхавшись от бега, он тут же сел на трон и стал советоваться с Вером и другими опытными воинами, попутно раздавая приказы относительно защиты города и нашего дома. Увидев, что мое присутствие там совершенно ни к чему, я побежала на женскую половину, где ничего интересного не обнаружила – служанки, пребывая в полной растерянности, плакали и распространяли какие-то совершенно немыслимые слухи, а мать моя даже не вышла из своих покоев. Но стоило мне появиться там, и она, возникнув в дверях и дико сверкая глазами, с презрением бросила:
– Ну что? Так-то твой великий троянец блюдет мирный договор!
– Он поклялся сохранить мир, – спокойно сказала я.
– И прямо у алтаря напал на твоего отца!
