— Лучше не будем об этом, доктор. А вашу сестру следовало бы увезти отсюда.
— Но почему?
Он не ответил.
— Я имею право знать это.
— Да вы посмотрите на него! — вдруг взорвался Мартин, яростно на меня глядя. — Посмотрите на него как следует! Вы достаточно близко знакомы с ним, однако никогда не узнаете, каким он был, каким он должен был бы быть. Что сделано, то сделано, ничего уже не исправишь, и оставьте его в покое. А что с ней будет здесь, если на него снова найдет черная тоска? Мы с ним немало прожили вместе, и порой он за много дней подряд не произносил ни слова, и ничего сделать было нельзя, невозможно ничем помочь ему. Разве это жизнь для молоденькой девушки? Он не годится для того, чтобы жить с людьми. Нет, он не в своем уме, если вам угодно! Так что увезите ее отсюда!
В нем явно говорила не только ревность, однако и логика его рассуждений была мне не понятна. Собственно, те же аргументы против себя самого приводил и Галвен вчера вечером. Я был совершенно уверен, что никакой «черной тоски» Галвен не испытывал с тех пор, как познакомился с Помой. А вот дальше, в его прошлом, все для меня скрывалось во тьме.
— Он развелся со своей женой, Мартин?
— Она умерла.
— Вы это точно знаете?
Мартин кивнул.
— Ну хорошо, она мертва, и, значит, с этой историей покончено. Тогда мне остается только одно: поговорить с ним.
— Вы этого не сделаете!
В голосе его прозвучал не вопрос и не угроза, но ужас, самый настоящий ужас. Теперь я тщетно, как утопающий за соломинку, пытался уцепиться хоть за какое-нибудь здравое объяснение происходящего.
— Но ведь кому-то же нужно смотреть в лицо реальной действительности, — сказал я сердито. — Если они поженятся, им ведь нужно будет на что-то жить…
— На что-то жить, на что-то жить… А дело совсем и не в этом! Он ни на ком не может жениться, вот что. Увезите ее отсюда и поскорее!
— Но почему?
— Ладно. Вы спрашивали, в своем ли он уме, и я снова вам отвечу: нет, он не в своем уме. Ибо совершил нечто ужасное, о чем не знает, не помнит, но если ваша сестра переедет сюда, это вполне может случиться снова. Разве я могу быть уверенным, что этого не случится снова?
Я вдруг почувствовал сильное головокружение — слишком ветреной была ночь, слишком темным и высоким казался купол небес, слишком ярко серебрились деревья. Наконец я сумел прошептать:
— И это ужасное случилось с его женой?
Ответа не последовало.
— Ради Бога, Мартин!
— Хорошо, — тоже шепотом ответил он. — Слушайте. Он наткнулся на них в лесу. Вон там, среди дубов. — Мартин показал на мрачные огромные деревья, освещенные луной. — Он в то утро ходил на охоту. Прошел всего один день с тех пор, как он прогнал отсюда этого типа из Браилавы, велел тому убираться прочь и никогда больше не попадаться ему на глаза. А она ужасно на него разозлилась за это, полночи они ссорились, и он еще до рассвета ушел на болота. А вернулся довольно рано и застал их в дубовой роще, срезая путь. Наткнулся на них прямо среди бела дня. И тут же, не раздумывая, застрелил ее, а его так ударил прикладом ружья по голове, что мозги вышиб. Я услыхал рядос с домом стрельбу, выбежал и сразу нашел их. Его я отвел домой. У нас тогда гостили еще несколько человек, так я отослал гостей, сообщив им, что жена хозяина сбежала. В ту ночь он пытался покончить с собой, и мне пришлось следить за ним очень внимательно, пришлось даже связать его. — Голос Мартина дрожал и прерывался. — Много недель подряд он совсем не говорил, был словно бессловесное животное, и мне приходилось запирать его в доме. Но постепенно все как-то стерлось в его памяти, ушло, хотя временами на него опять находило, так что нужно было стеречь его днем и ночью. И дело даже не в ней, и не в том, что он наткнулся на них, точно на собак во время случки; самое страшное — что он их убил; вот это-то его и сломало. Но он все-таки выкарабкался, пришел в себя, снова стал вести себя, как нормальный человек, но только когда совершенно забыл все это. Да, он все забыл. Ничего не помнит. Ничего не знает о случившемся в действительности. Я рассказывал ему ту же историю, что и всем остальным: они сбежали, уехали за границу, и он в конце концов мне поверил. И верит, что так оно и было. Ну что, вы и теперь намерены привезти сюда сестру?
— Простите, Мартин, простите меня, — только и сумел выговорить я. Потом, помолчав и взяв себя в руки, спросил: — А они… что вы сделали с ними?
— Они лежат там же, где умерли. Может, вам хочется выкопать тела и удостовериться? — спросил он каким-то диким хриплым голосом. — Они там, в роще. Давайте, копайте, вот вам заступ, как раз им я и копал для них могилу. Вы ведь врач, вы никогда не поверите на слово, что Галвен смог сотворить такое с человеком. От головы, конечно, ничего не осталось, но… но… — Мартин вдруг закрыл руками лицо, присел на корточки и стал раскачиваться взад-вперед, взад вперед, содрогаясь от рыданий.
Я говорил ему всякие слова, пытаясь как-то утешить, а он мне в ответ сказал только одно:
— Если бы только я мог все забыть! И то, каким он был когда-то!
Потом он понемногу взял себя в руки, и я ушел, не дожидаясь Галвена. Я сказал «не дожидаясь» — на самом же деле я просто сбежал. Мне хотелось поскорее выбраться из тени этих деревьев. Всю обратную дорогу я подгонял своего пони, был счастлив, что дорога пустынна и вся просторная долина залита лунным светом. В дом я влетел, задыхаясь и дрожа, и… обнаружил там Галвена Илескара, который в одиночестве стоял у камина.
— Где моя сестра? — заорал я. Он изумленно и растерянно уставился на меня, потом, заикаясь, пробормотал:
— Наверху.
Я бросился наверх, прыгая через четыре ступеньки. Она действительно оказалась там — сидела в своей комнате на кровати, среди всяких шарфиков, лоскутков, обрезков и прочего хлама, который никогда не разбирала, и плакала.
— Жиль, — воскликнула она с таким же, как у Галвена, изумленным и растерянным видом, — что случилось?
— Ничего… Не знаю, о чем ты, — и я попятился из комнаты, хотя бедная девочка была перепугана до смерти. Однако она осталась ждать наверху, а я спустился к Галвену; знаете, они ведь специально это устроили, согласно тогдашним обычаям, мужчинам предоставлялась возможность самим все обсудить и найти решение.
Галвен задал мне тот же вопрос: «Что случилось, Жиль?», а что я мог ему ответить? Ну вот, он стоял передо мной и напряженно ждал, красивый, храбрый мужчина с ясными глазами, мой друг, готовый сообщить, что любит мою сестру, что подыскал себе работу, что будет верен своей будущей жене всю жизнь. А я, по всей видимости, должен был сказать в ответ: «Да нет, Галвен Илескар, кое-что мне тут не совсем ясно!», и рассказать ему, что именно неясно? Ох, действительно что-то тут было неясно, но только далеко, в темных глубинах прошлого, а не в тех поступках, которые он совершил потом. Неужели мне нужно было влезать во все это?
— Галвен, — сказал я, — Пома говорила со мной. Я просто не знаю, что и ответить. Я не могу запретить вам пожениться, но я не могу и… не могу… — И все. Слова застряли у меня в горле; слезы Мартина слепили меня.
— Ничто не сможет заставить меня причинить ей боль, — проговорил он очень спокойно и тихо, словно давая обет. Не знаю, понял ли он меня; не знаю, действительно ли, как то представлял себе Мартин, Галвен не ведал о том, что совершил. В общем-то, это не имело особого значения. Боль и вина за совершенное преступление остались в нем с тех пор навсегда. Это он понимал, понимал отлично и терпел свою боль без жалоб.
Ну что ж, это был еще не конец, хотя тут-то все и должно было бы кончиться. Однако то, что способен был терпеть он, я вытерпеть не сумел и в конце концов, подавляя в себе чувство жалости и сострадания, передал Поме рассказ Мартина. Я не мог позволить ей беззащитной зайти в самую чащу леса.
