— Бессмысленным? Для тебя? — воскликнул он обвиняющим тоном, яростно сверкнув глазами.
— Ну хорошо, а что оно значит для тебя?
— Ты — мать моего ребенка!
— Ну и что? — она помолчала, затем со странным смешком согласилась. — Да, это по крайней мере действительно правда. — Она посмотрела на него: в ее взгляде была растерянность и мольба об искренности. — И ты — отец моего ребенка, Лаф! Но что дальше?
— Пошли, — сказал он, снова решительно беря ее под руку.
Она оглянулась — словно ей хотелось еще раз взглянуть на это крыльцо, на заросли, окружавшие старый дом, словно ей хотелось остаться здесь навсегда.
— По-моему, мы и так уже прошли на целый квартал дальше, чем нужно?
Он еще прибавил шагу; она старалась не отставать.
— Уже девятый час, — сказала Джейн.
— Да плевать мне на этот спектакль!
На углу он остановился и сказал, не глядя на нее:
— Твоя вера в меня — основа всей моей жизни. Основа всего. Разрушать эту веру, говорить, что мне… было бы удобнее, если бы тебя не было в городе и вообще — на моем пути, говорить, что…
— Прости, если я была не права.
— Если ты была не права! — язвительно, с горечью повторил он. Она промолчала, и он заговорил более мягким тоном:
— Я понимаю, что сделал тебе больно, Джейн. Очень больно. И мне нечем оправдать свое поведение. Я никак не извиняю себя! Да, я вел себя глупо, как последний негодяй, но мне очень стыдно! Мне будет стыдно до конца моих дней. Прости меня, пожалуйста.
Ах, если б только ты могла мне поверить! Мы бы оставили весь этот кошмар позади и все начали бы сначала.
Но если ты все время будешь возвращаться к этому, если ты не сможешь поверить в мою любовь, то я ничего не смогу поделать! Ну, кто виноват в том, что я не могу терпеть подобной неопределенности?
— Неужели я? — спросила она с искренним изумлением.
Он так сильно сжал ее руку, что она, помолчав, сказала:
— Лаф, отпусти. — Но он ее руку не отпустил, хотя хватку свою несколько ослабил.
Она посмотрела ему в лицо, освещенное бледным светом уличного фонаря.
— Мы действительно любим друг друга, Лаф. Но супружеская любовь даже теперь, когда у нас есть Лили, хороша только тогда, когда существует взаимное доверие. А если его нет?.. — Голос ее, становясь все более пронзительным, вдруг сорвался, и она вскрикнула, точно обрезавшись ножом, высвободила руку и обеими руками закрыла лицо.
Он стоял рядом с Джейн на узком тротуаре, встревоженно и неуверенно на нее глядя. Потом прошептал ее имя и коснулся своей рукой ее руки — осторожно, словно открытой раны.
Она быстро опустила руки, подхватила сползавшую с плеч белую шаль и, стиснув пальцы, скрепила ее на груди.
— Скажи мне, Лаф. Скажи честно: ты действительно считаешь, что имеешь право делать то, что тебе хочется?
Помолчав, он сказал мягко, но очень спокойно:
— Мужчина всегда имеет право делать то, что ему хочется. Это так.
Она посмотрела на него даже с неким восхищением:
— Хотелось бы мне быть такой женщиной, которая способна с этим мириться!
— И мне бы тоже очень этого хотелось! — воскликнул он шутливо, но в его голосе слышалось страстное желание. — Ах, Джейни, просто скажи, чего именно хочешь ты?
— Я думаю, что самое лучшее для меня — уехать на север, домой.
— На все лето?
Она не ответила.
— Хорошо, я приеду в сентябре.
Она покачала головой.
— Я приеду в сентябре! — повторил он.
— Нет. Я вернусь сюда сама — когда захочу! И… если захочу!
Некоторое время они молча смотрели друг на друга; оба, казалось, были потрясены неожиданным взрывом ее гнева. Она обхватила себя руками под тонкой шелковой шалью, чтобы согреться. Легкая бахрома трепетала на ветру, несущем клочья тумана.
— Ты моя жена, и я приеду к тебе, — сказал он спокойно и твердо.
— Я не твоя жена, если для тебя жена — просто одна из принадлежащих тебе женщин!
Слова прозвучали фальшиво, точно отрепетированные заранее.
— Пойдем. Пойдем домой, Джейни. У тебя это уже превращается в идею фикс. И ты совершенно себя измучила. Пойдем. Зря мы сегодня собрались в театр. И ты, я надеюсь, не станешь устраивать мне спектакль прямо здесь? — Его красивое молодое лицо побледнело и выглядело страшно усталым. — Ты вся дрожишь, — сказал он и с искренней заботой обнял ее за плечи, стараясь покрепче прижать к себе, укрыть от ветра. А потом они двинулись в обратный путь по тем же улицам, по которым пришли сюда, и брели медленно, словно сросшиеся сиамские близнецы.
— Я ведь не лошадь, Лаф, — сказала она наконец, когда они прошли уже два квартала.
Он наклонился и, недоумевая, заглянул ей в лицо.
— Ты обращаешься со мной, как с Роани, когда она пугается стада коров. Успокаиваешь, говоришь всякие милые глупости, поворачиваешь домой…
— Не упрямься, Джейни.
Она промолчала.
— Я хочу обнимать тебя, защищать. Заботиться о тебе. Ты очень дорога мне и очень мне нужна! Ты — средоточие моей жизни. Но почему-то любые мои слова и поступки ты в последнее время переворачиваешь с ног на голову. У меня такое ощущение, что я уже и не могу ничего ни сделать, ни сказать так, как надо.
Он по-прежнему обнимал ее, и она чувствовала, как льнет к ней его тело, но рука его, лежавшая у нее на плече, казалась какой-то негнущейся, тяжелой, неживой..
— Мое единственное достояние — это уважение к себе, — сказала она. — И ты в значительной степени помог мне его обрести. Ты был как бы его частью. Лучшей его частью. Я так тобой гордилась! Теперь это все в прошлом. Мне пришлось отказаться от этого. Но больше я ни от чего отказываться не намерена.
— Господи, Джейн, я в который раз уже спрашиваю: чего же ты хочешь? Скажи ради бога? Ну что мне сделать?
— Играй честно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты и сам знаешь, что значит играть честно.
— А разве ты сама честно играешь, сводя меня с ума своими намеками, подозрениями и обвинениями? Это твое самоуважение так проявляется?
— Салли Эджерс, — прошептала она, словно стыдясь произносить это имя.
— Что? — довольно спокойно переспросил он и вдруг остановился. И сразу от нее отодвинулся. Потом довольно долго молчал и наконец сказал почти беззвучно:
— Я не могу с этим жить! Ты просто загнала меня своей ревностью, бесконечной слежкой, какими-то пробными, тренировочными скандалами, которые ты устраиваешь во имя своей победы надо мной. Я всегда считал, что ты достаточно великодушна.
Услышав это слово, Джейн поморщилась; ее лицо в туманном свете фонаря выглядело усталым и осунувшимся.
— Я тоже, — сказала она.
И почти сразу быстро пошла вперед, зябко кутаясь в шаль. Пройдя несколько шагов, она оглянулась. Он так и не сдвинулся с места. Она остановилась.
