продолжала смотреть на него в упор. – А дом у вас и впрямь очень большой... громадный даже... – пробормотал он. – Даже больше, чем дворец ганда. Наверное... – Я молчала и по-прежнему смотрела прямо на него. – Я таких больших домов никогда и не видел.
Я невольно кивнула. И он сразу приободрился и спросил:
– Это что у тебя?
Он наклонился над котенком, который вертелся у меня в руках и ужасно царапался.
– Котенок, – сказала я.
– Ой, это, наверное, детеныш той львицы, да?
И как только человек может быть настолько глуп?
– Нет, это самый обыкновенный котенок. На! – И я сунула ему котенка.
– Ух ты! – сказал он и чуть не уронил его. Котенок тут же вырвался и бросился наутек, задравши хвост.
– Ну и когти у него! – Симме сосал оцарапанную руку.
– Да, это весьма опасный зверь, – подтвердила я насмешливо.
Он смутился. Он вечно смущался. И было бы, пожалуй, несправедливо воспользоваться тем, что человека так легко смутить. Но и сопротивляться подобному искушению было трудно.
– Можно мне посмотреть ваш дом? – нерешительно спросил Симме.
Я выпрямилась, отряхнула руки и решительно заявила:
– Нет. Снаружи смотри сколько хочешь, но внутрь тебе заходить нельзя. Впрочем, тебе и сюда-то заходить не стоило. Незнакомым людям и иностранцам полагается ждать в переднем дворе, пока их не пригласят пройти внутрь. А воспитанные люди спешиваются еще на улице и, прежде чем войти в передний двор, почтительно касаются Священного Камня в воротах.
– Но я же не знал! – Он опять смутился и даже немного попятился.
– Я знаю, что ты не знал. Вы, альды, вообще ничего о нас не знаете. Вы знаете только, что нам нельзя к вам в жилище входить. Вы не знаете даже того, что и вам нельзя входить в наши дома. Вы невежественны и невоспитанны! – Я все пыталась взять себя в руки и как-то усмирить тот яростный гнев, что так и рвался из моей души наружу.
– Слушай, ты не сердись на меня. Я ведь надеялся, что мы друзьями могли бы стать, – сказал Симме, как всегда смущенно, даже униженно. Но, вообще-то, чтобы сказать это мне в такую минуту, от него все же требовалось определенное мужество.
Я двинулась к воротам, и он последовал за мной.
– Как же мы можем быть друзьями? – насмешливо спросила я. – Я же раб, ты что, забыл?
– Нет, ты не раб. Рабы – это... Рабами бывают евнухи, женщины и еще... – У него явно не хватило слов, чтобы поточнее определить понятие «раб».
– Рабы – это люди, которые вынуждены делать все, что им прикажет хозяин. А если вздумают отказываться, их побьют или даже убьют. Ты говоришь, что вы – хозяева Ансула. Значит, мы – ваши рабы.
– Но ты же ничего не делаешь по моему приказу. Да я тебе и не приказываю, – возразил он. – Значит, никакой ты не раб.
Тут он был, пожалуй, прав.
Мы уже довольно далеко отошли от конюшни и брели вдоль высокой северной стены главного дома. Фундамент под ним сложен из массивных каменных глыб, квадратных в сечении, и на целых десять футов возвышается над землей; а над ним – еще несколько этажей из красивого обработанного камня с высокими окнами, украшенными двойными арками, а на самом верху резные карнизы поддерживают глубокие скаты черепичной крыши. Симме несколько раз вскинул туда глаза – быстро, нерешительно, точно лошадь, когда смотрит на незнакомый предмет, который ее пугает.
Обойдя дом, мы вышли на просторный передний двор. Он чуть приподнят над тротуаром, а от улицы его отделяет ряд колонн, соединенных арками. Весь двор выложен полированными каменными плитами, серыми и черными, соединенными в сложный геометрический рисунок – лабиринт. Иста рассказывала мне, как в былые времена в первый день нового года, который совпадает с днем весеннего равноденствия, они танцевали здесь «танец лабиринта» и пели хвалу Иене, которая покровительствует всему, что растет. А сейчас плиты во дворе были грязными; ветер засыпал их пылью, уличным мусором и сухими листьями. Вообще-то, мыть эти плиты – адский труд. Я много раз пробовала, но мне никогда не удавалось отмыть их дочиста. Симме попытался пройти по лабиринту, но я тут же остановила его, сердито рявкнув:
– Сейчас же сойди! – Он так и отпрыгнул в сторону. А потом послушно вышел следом за мной на улицу и все поглядывал на меня изумленно. Взгляд у него был испуганный и совершенно невинный, почти как у тех котят.
– Демоны, – с гадкой усмешкой пояснила я, небрежно махнув рукой в сторону выложенного из черно- серых плит лабиринта. Но моего небрежного жеста он даже не заметил.
– Что это? – спросил он, во все глаза глядя на жалкие остатки Фонтана Оракула.
Если стоять лицом к парадному входу, то фонтан находится справа. Его бассейн, шириной футов десять, весь выложен зеленым серпентином – это камень Леро. Когда-то высокая струя воды била из установленной в центре бассейна бронзовой трубы. Эта труба теперь уродливо торчала из мраморных обломков, и лишь с трудом можно было догадаться, что когда-то здесь возвышалась изящная урна, украшенная резьбой в виде листьев водяного кресса и лилий. Дно бассейна покрывал толстый слой пыли и сухих листьев.
– Между прочим, это дьявольский источник, – сказала я. – Он, правда, уже несколько веков как пересох, но ваши солдаты все равно зачем-то разбили фонтан. Наверно, опять демонов опасались.
– И совсем не обязательно все время демонов поминать! – заметил он, насупившись.
– Почему же? Ты только посмотри, – продолжала я издеваться над ним, – видишь у основания урны такие маленькие резные штучки? Это слова. Это наша письменность. А письменность – это черная магия. И любое написанное слово есть проявление демона. Разве не так? Хочешь подойти поближе и прочесть их? Хочешь посмотреть на демонов поближе?
– Хватит, Мем, – рассердился он. – Прекрати! – И глаза его негодующе сверкнули. Он был явно уязвлен и обижен. Ну и что, я ведь именно этого, кажется, и добивалась?
– Ладно, больше не буду, – сказала я, помолчав. – Но видишь ли, Симме, друзьями мы с тобой все равно никак стать не можем. По крайней мере до тех пор, пока ты не сумеешь прочесть то, о чем говорит этот фонтан. Пока ты не сможешь коснуться священного камня у нашего порога и попросить у моего дома благословения.
Он посмотрел на продолговатый священный камень цвета слоновой кости, встроенный в ту единственную ступеньку, на которую нужно наступить, когда входишь во двор; на этом камне за долгие века образовалось углубление от прикосновений тысяч и тысяч рук. Я тоже нагнулась и с благодарностью коснулась его края.
Симме ничего на это не сказал. Просто повернулся и пошел прочь от меня по улице Галва. Я смотрела ему вслед. И не ощущала ни малейшего торжества. Наоборот, у меня было такое чувство, будто я потерпела поражение.
В тот вечер Оррек спустился к обеду вполне отдохнувшим и страшно голодным. Сперва мы немного поговорили о его выступлении, и мы втроем – Оррек, Грай и я – рассказали Лорду- Хранителю, как и что он говорил и как на это отвечала толпа.
Соста в тот день как раз ходила на рынок – по-моему, специально чтобы послушать Оррека, – и взгляд у нее теперь был еще более туманным, а лицо еще более глупым, чем обычно. Она пялила на него глаза через стол с таким жалким и потерянным видом, что он в итоге сжалился над ней и попытался приободрить ее какой-то шуткой, но это не помогло. Тогда Оррек принялся расспрашивать ее о том, где она будет жить, когда выйдет замуж, чтобы как-то вернуть ее к реальной действительности. И Состе, как ни странно, удалось даже довольно внятно объяснить, что жених ее решил перейти жить к ней в дом и тоже стать Галва. Оррек и Грай, которых всегда очень интересовали обычаи и традиции того или иного народа, тут же принялись расспрашивать ее: как у нас принято свататься и заключать браки, составляется ли брачный договор и в какой семье обычно остаются молодые? Но Соста только глаза таращила, совершенно онемев от обожания, так что отвечать пришлось в основном Лорду-Хранителю. Впрочем, когда Иста тоже наконец подсела к столу, ей представилась блестящая возможность всласть похвастаться будущим зятем, что она
