— Здесь трудно поверить во все, что доводится слышать по этому радио, — вежливо сказал он. — И мне кажется, что здесь в Мишноре вы испытываете определенную нужду в информации и советах.
— Похоже, что здесь более чем достаточно людей, которые готовы предоставить мне их.
— И количество их внушает вам доверие, не так ли? Десяти можно доверять больше, чем одному. Простите меня, я не должен был бы пользоваться кархидским, я забылся. — Он перешел на орготский. — Изгнанник не имеет права пользоваться своим родным языком; он горек в его устах. И я думаю, что этот язык больше подходит предателю; он застревает в зубах, как сахарный сироп. Мистер Ай, у меня есть право поблагодарить вас. Вы сделали хорошее дело и для меня, и для моего старинного друга и кеммеринга Аше Форета, и я пользуюсь этим правом от его имени и от своего. Моя благодарность примет форму совета. — Он остановился; я ничего не сказал. Я никогда ранее не видел, чтобы он прибегал к такой грубоватой явной любезности и не представлял, что она должна означать. Он продолжил, — Здесь в Мишноре вы попадете в ситуацию, с которой вам не приходилось сталкиваться в Эренранге. Они никогда не признаются вам в этом. Вы орудие в руках одной из фракций. Я бы посоветовал вам быть поосторожнее, когда она будет использовать вас. Я бы посоветовал вам выяснить, что представляет собой враждебная фракция, кто в нее входит и никогда не позволять им использовать вас, потому что ничего хорошего из этого не получится.
Он остановился. Я ожидал, что он добавит что-то более определенное, но он сказал: — Прощайте, мистер Ай, — повернулся и вышел.
Я стоял, оцепенев. Этот человек произвел на меня впечатление, как от удара током — ничего, вроде бы, не произошло, а вы не знаете, что поразило вас.
Ему удалось испортить то настроение мирного покоя и расслабления, в котором я вкушал свой завтрак. Подойдя к узкой щели окна, я выглянул наружу. Снег стал падать реже. Он был прекрасен, спускаясь крупными хлопьями и снежинками, напоминавшими опадавшие лепестки вишен в саду у меня дома, когда весенний ветер гуляет по зеленым холмам Борланда, где я родился: на Земле, на теплой Земле, где деревья расцветают по весне. Меня охватила томительная тоска по родине, и я совершенно потерял душевное равновесие. Два года я уже провел на этой проклятой планете, и не успела еще кончиться осень, как начинается третья моя зима — месяцы и месяцы невыносимого холода, слякоти, льда, дождей, снега, холода снаружи, холода внутри, пронизывающего до костей и до мозга костей. И все это время я совершенно один, странный и непонятный чужак, и нет вокруг меня ни одной души, которой я мог бы довериться. Бедный Дженли, а не заплакать ли тебе? Я видел, как внизу Эстравен вышел из дома — темная, наклонившаяся вперед фигура, идущая сквозь падающий снег. Он оглянулся, подтягивая пояс своего плаща — куртки под ним у него не было. Он пошел вниз по улице, двигаясь с упрямой и странной грацией, и в эту минуту мне показалось, что он единственное поистине живое существо в Мишноре.
Я вернулся в теплоту комнаты. В ней было душно, и комфорт ее был глуп и неуклюж — жаровня, низкие кресла, кровать, заваленная мехами, одеяла, драпировки.
Накинув зимний плащ, я вышел прогуляться — в неуютную погоду в неуютном мире.
Сегодня у меня был ленч с Сотрапезниками Обсле и Джегеем и другими, которых я встретил прошлым вечером, кроме того, меня представляли тем, кого я не знал. Закуска была, как обычно, подана на буфете, и ели мы все стоя, быть может, для того, чтобы никому не казалось, что он провел весь день, сидя за столом. Впрочем, на этой официальной встрече на такой случай было подготовлено несколько мест за столом, и на огромном буфете стояло восемнадцать или двадцать холодных и горячих блюд. Стоя где-то сбоку, еще до того, как было нарушено табу на деловые разговоры, Обсле, ставя свое блюдо с огромными яйцами всмятку, заметил меня.
— Вы знаете, парень по имени Мерсен — шпион Эренранга, а Гаум, что находится здесь, явный агент Сарфа.
Он был как всегда словоохотлив, расхохотался в ответ на мою смущенную реплику и занялся сушеной рыбой.
Я не имел представления, что такое Сарф.
Когда все стали рассаживаться, вошел молодой человек и заговорил с хозяином, Джегеем, который повернулся к нам.
— Новости из Кархида, — сказал он. — Король Аргавен разродился сегодня утром, но ребенок через час умер.
Наступила пауза, сменившаяся гулом голосов, а затем человек по имени Гаум засмеялся и поднял свою пивную кружку.
— Да живут и здравствуют все Короли Кархида! — закричал он.
Некоторые присоединились к его тосту, но многие воздержались. — Во имя Меше, смеяться над смертью ребенка, — скривив лицо от отвращения, сказал толстый пожилой человек в пурпурном, сидящий рядом со мной, бриджи плотно облегали его ноги.
Дискуссия переключилась на тему, что теперь сын Аргавена от кеммеринга может стать его наследником, ибо ему уже за сорок, детей у него, скорее всего, больше не будет. Некоторые считали, что регентство сразу же кончится, другие сомневались в этом.
— Что вы думаете об этом, мистер Ай? — спросил меня некто Мерсен, которого Обсле назвал кархидским агентом, это означало, что он был одним из людей Тибе. — Вы же только что из Эренранга, что там говорят относительно слухов, будто Аргавен фактически без оповещения отрекся от престола, передав правление своему кузену?
— Да, до меня доходили такие слухи.
— И вы считаете, что под ними есть какие-то основания?
— Представления не имею, — сказал я, и в эту минуту хозяин прервал нас репликой о погоде, потому что собравшиеся приступили к еде.
После того как слуги убрали пустые тарелки и горы объедков с буфета, мы расселись вокруг круглого стола, и перед каждым стоял бокал с жидким огнем, который они, подобно большинству мужчин, называли водой жизни, и мне стали задавать вопросы.
После исследований, которыми меня мучили в Эренранге врачи и физики, мне не приходилось сидеть лицом к лицу с группой людей, которые хотели бы, чтобы я отвечал на их вопросы. Некоторые кархидцы, особенно фермеры и рыбаки, с которыми я провел первые месяцы, удовлетворяли свое любопытство — которое было довольно настойчивым — просто спрашивая меня. Здесь же говорили уклончиво, смутно, замыкаясь в себе. Им не нравился обмен вопросами и ответами. Я вспомнил о Крепости Азерхорд, где Фейкс Ткач дал мне убедительный ответ… Даже специалисты знают, что вопросы в силу ясных психологических причин не должны переходить определенной границы, особенно в области деятельности желез внутренней секреции и обмена веществ, чем я сильнее всего отличался от геттенианских норм. Например, меня никогда не спрашивали, как постоянная половая принадлежность, свойственная моей расе, сказывается на социальных институтах, как мы чувствуем себя в состоянии «постоянного кеммера». Они слушали, когда я рассказывал им; психологи слушали, когда я объяснял им сущность мысленного общения, но никто из них не позволял себе задавать самые главные вопросы, чтобы составить себе ясную картину об обществе Терры или Эйкумены — кроме, впрочем, Эстравена.
Здесь же они не были столь связаны обязанностью соблюдать чей-то престиж или блюсти гордость и чувствовалось, что вопросы не оскорбляют ни спрашивающего, ни отвечающего. Тем не менее, скоро я убедился, что спрашивающие полны желания уличить меня или поймать на обмане. Это на минуту выбило меня из колеи. Конечно, я встречался с недоверием в Кархиде, но очень редко с явным желанием быть недоверчивым. Тибе продемонстрировал мне подготовленный спектакль на тему «Я-знаю-что-имею-дело-с- обманом» в день парада в Эренранге, но теперь-то я знал, что то была часть интриги, чтобы дискредитировать Эстравена, и я догадывался, что, в сущности, Тибе верил мне. Он, кроме того, видел мой корабль, небольшой космический бот, который спустил меня на планету; он имел свободный доступ к сообщениям инженеров, изучавших мой корабль и ансибл. Никто из здешних Обитателей Орготы не видел моего корабля. Я мог показать им ансибл, но сомневаюсь, чтобы их убедила эта Чужая Штука, поскольку у них не было достаточно знаний, чтобы, убедившись в ее подлинности, не принимать ее за обман. Старый Закон о Культурном Эмбарго не позволял мне представить на этом этапе убедительные и доступные для анализа искусственные образования, и поэтому у меня ничего не было, кроме моего корабля, ансибла, подбора слайдов в ящичке, несомненной странности моего тела и моего образа мышления. Слайды пошли вокруг стола, и их рассматривали с тем невозмутимым выражением, с которым вы смотрите на фотографии
