то можно смело сказать, что надо торопиться. Когда все идет чуть-чуть не так, как надо, чуть-чуть дольше, чем надо; когда ты все больше и больше скатываешься к краю, а все из кожи вон лезут, чтобы убедить тебя, что ты-то и есть пуп земли – Господи, Джо, где бы мы были без тебя? – когда ты наслушался в коридорах чуть-чуть слишком много странного политического теоретизирования – разговоров о «Флагманском корабле» не как о кодовом названии, а как о новой операции – разговоров о
Иногда ощущаешь свое поражение, думал Стрельски. Он любил теннис, любил особенно смотреть по телевизору крупным планом ребят, пьющих колу в перерывах между сетами, и любил видеть лицо победителя в ожидании победы и лицо проигравшего в ожидании проигрыша. И проигравшие выглядели именно так, как он сейчас себя ощущал. Они играли свою игру и выкладывались, но счет есть счет, и на рассвете нового дня он был не в пользу Стрельски, а в пользу магнатов из «чистой разведки» по обе стороны Атлантики.
Они проехали отель «Грандбэй», любимое пристанище Стрельски, когда ему хотелось убедить себя, что мир – красивое и тихое местечко, поднялись на гору, удаляясь от берега, эспланады и парка, и проехали через железные ворота с электрическим управлением туда, где Стрельски никогда не бывал, – в шикарный квартал Санглэйдз, где толстосумы, обогатившиеся на наркотиках, мошенничают, и трахаются, и живут с черной охраной и черными швейцарами, и с белыми столами и белыми лифтами, и с чувством, что когда ты проехал ворота, то попал в более опасное место, чем тот мир, от которого они тебя ограждают. Быть таким богатым в таком городе настолько опасно, что удивительно, как это они все давно не остались лежать мертвыми в своих кроватях имперских размеров.
В это раннее утро внешний двор был запружен полицейскими машинами и телевизионными автобусами, и машинами «скорой помощи», и всеми атрибутами аппарата управляемой истерии, который призван смягчать кризис, но на самом деле лишь прославляет его. Крики и огни усилили ощущение нереальности происходящего, преследовавшее Стрельски с тех пор, как полицейский сиплым голосом сообщил ему новости, «потому что, мы знаем, вас интересует этот малый». «Меня здесь нет, – подумал он. – Мне это уже когда-то снилось».
Он узнал кое-кого из отдела убийств. Краткие приветствия. «Привет, Глиб. Привет, Рокэм. Приятно встретиться. Господи, Джо, где тебя черти носили? Хороший вопрос, Джефф, может, черти все это и подстроили». Он узнал людей из своего собственного агентства. Мэри Джо, с которой он однажды переспал после одной вечеринки, к их взаимному удивлению. Серьезный мальчик по имени Метцгер, выглядевший так, словно в Майами не хватало воздуха.
– Кто там, Метцгер?
– Сэр, полиция пригласила почти всех, кого они знают. Ужасно, сэр. Пять дней без кондиционера, так близко к солнцу, это действительно отвратительно. Почему они выключили кондиционер? По-моему, это просто варварство.
– Кто просил тебя прийти сюда, Метцгер?
– Из отдела убийств, сэр.
– Когда это было?
– Сэр, час назад.
– Почему ты не позвонил мне, Метцгер?
– Сэр, они сказали, что вы заняты в бункере и что вы в курсе.
'Они, – подумал Стрельски. – Они посылают очередной сигнал. Джо Стрельски: хороший офицер, но стареет. Джо Стрельски: слишком медлителен для «Флагманского корабля».
На центральном лифте, обслуживавшем только апартаменты на крыше, он поднялся на последний этаж без остановок. Задумка архитектора была такова: из лифта попадаешь прямо в поднебесную стеклянную галерею, являющуюся одновременно помещением охраны, и, пока стоишь в этой галерее, недоумевая, то ли тебя сейчас скормят церберам, то ли угостят изысканным обедом с пышнотелой гетерой на закуску, можешь тем временем наслаждаться созерцанием бассейна, сада, разбитого прямо на крыше, солярия, уголка для любовных утех и прочих непременных аксессуаров быта скромного специалиста по наркоправу.
Юный «фараон» в белой маске потребовал у Стрельски удостоверение. Стрельски без лишних слов показал. Юный «фараон» протянул ему маску, словно принимая в какой-то закрытый клуб. Потом были фотовспышки, и суетящиеся люди в спецодеждах, и запах, который из-за маски почему-то казался еще более удручающим; и обмен приветствиями со Скрэнтоном из «чистой разведки» и с Руковски из прокурорской конторы; и сверлящий вопрос: как это, черт побери, «чистая разведка» оказалась здесь раньше него? – и «салюты» всем тем, кто стоял или мог встать на его дороге, пока наконец он не протолкался к самому освещенному месту аукциона, на который сейчас походила битком набитая квартира, если забыть о запахе: все смотрели на «произведения искусства», делая пометы, подсчитывая цены и больше ни на что не обращая внимания.
И когда он добрался до цели, то увидел не копии, не восковые фигуры, а подлинные тела доктора Пауля Апостола и его нынешней, или последней, любовницы: оба нагишом, как Ало любил проводить часы досуга – всегда на коленях, как мы, бывало, говорили, и, как правило, на локтях, – оба сильно обезображенные тлением, на коленях лицом друг к другу, с запястьями, притянутыми к щиколоткам, с перерезанным горлом и вытащенным в прорезь языком, что убийцы именуют «колумбийским галстуком».
Как только Стрельски получил сообщение, Берр сразу все понял. Ему достаточно было увидеть, как внезапно размякло тело американского коллеги, будто ему нанесли оглушительный удар, как он инстинктивно посмотрел Леонарду в глаза и тут же отвел взгляд, предпочитая смотреть в другую сторону, пока ему докладывали подробности. Этот мгновенно отведенный взгляд сказал все. Он был одновременно и обвиняющим, и прощальным. Он говорил: удар нанес мне ты, твои люди. И с сегодняшнего дня нам будет неприятно сидеть вместе в одной комнате.
Слушая, Стрельски быстро что-то черкал у себя в блокноте, потом спросил, кто опознавал, и рассеянно нацарапал что-то еще. Потом оторвал листочек и сунул в карман, и Берр подумал, что это адрес, и по каменному лицу Стрельски догадался, что он едет туда и что речь идет о грязном убийстве. Потом Берр смотрел, как Стрельски пристегивает кобуру, и думал, что в старые добрые времена он бы спросил, зачем к трупу ехать с ружьем, а Стрельски, вероятнее всего, нашел бы какой-нибудь англофобский ответ и на том бы дело кончилось.
