впрыгнул в нее, несмотря на то, что сидящий на подушке человек продолжал недоверчиво его оглядывать.
Это был один из посланников, которых будущий император Византийский, Роман, поспешил послать по всем государствам, узнав его, автократор Константин, прозванный Багрянородным, не увидит новой луны.
Под предлогом просить друзей молиться о здоровье автократора, Роман разослал таким образом по миру всех патрициев, знатных вельмож и придворных, по своему сану достойных такого поручения. Иностранные государи, правители отдельных областей, полководцы армий, начальники крепостей и флота, как Средиземного, так и Адриатического, были предупреждены, что скоро предстоит перемена императора.
В память дружеских отношений, которые существовали между княгиней Ольгой и умирающим теперь базилевсом, Роман отправил к ней, в ее отдаленную столицу Киев, своего протоспафария, с письмом, написанным золотыми письменами, одна печать которого весила восемнадцать золотых. В этом письме просил он варяжскую княгиню, которая в царствовании Константина не побоялась приехать в Византию для того, чтобы принять святое крещение от патриарха Полиевкта, молиться за своего отца. Но в то же время будущий автократор хотел предотвратить волнения и устранить какие-нибудь дерзкие надежды, которые могли явиться у беспокойных и смелых руссов при вести о перемене императора. Поэтому он обещал Ольге оказывать ту же поддержку, какою она пользовалась в Византии в царствование Константина.
Но все эти подробности были, конечно, неизвестны норвежскому гиганту, правившему рулем. В немногих словах объяснил он Дромунду, что находится на службе в Византии, в дворцовой страже, под начальством норманна Ангуля, что имя его Харальд, Харальд Докели, и что его, как искусного кормчего, много плававшего по Днепру, когда он раньше служил по найму у одного важного боярина, русса, назначили сопровождать в Киев посланника.
– Если бы ты пожелал вступить на службу в наш отряд, – прибавил он, – то тебя охотно бы приняли, так как новый базилевс не очень-то доверяет византийцам, предпочитая им норвежских волков, и щедро оплачивает нашу службу.
– В отряд Ангуля? – переспросил Дромунд, склоня голову.
– Да, Ангуля, который раньше плавал с викингами.
– Давно ли он покинул ладью, чтобы принять командование императорской стражей?
– Около двух уже лет, – отвечал Харальд.
– Около двух лет… – повторил Дромунд.
Задумчиво смотря на исчезающие следы ладьи, он мысленно уносился в прошлое.
Глава 4
Царица Мира
Таким образом Дромунд вместе с послом доплыл до города Киева. Миновав предместье хазар, он достиг холма, на котором возвышался деревянный дворец. В этом дворце ему удалось даже увидать княгиню Ольгу, в то время когда ей преподносили императорскую буллу. Но несмотря, однако же, на новую обстановку и на интересные зрелища, он почувствовал себя довольным лишь тогда, когда ладья опять стала скользить по волнам Днепра и перескакивать через пену порогов, самые названия которых указывали на страх, внушаемый ими путешественникам: «Не спи!», «Гремящий», «Ненасытный»…
До самого Босфора быстро плыла ладья по глубоким водам Понта Эвксинского. Яркое солнце весело играло в его легкой зыби, а белоснежные облака, плавая на голубом фоне неба, красиво отражались в воде. По мере приближения к Босфору посланник стал резче и самоувереннее относиться к команде, так что Харальд заметил вполголоса:
– А видно, что мы ближе к Византии, чем к Киеву…
На утро, среди легкого тумана, поднимающегося с Пропонтиды, показалась, как бы всплывая из воды, царица мира – Византия.
Целый лес мачт, разных размеров и форм, загромождал порт Буколеона. Через сеть снастей Дромунд различил окруженный зеленью садов двуглавый купол большого дворца. Громадный траурный флаг развевался на нем, то открывая, то закрывая золоченую крышу и как бы выражая этим, точно жестами отчаяния, глубокую печаль всего города, оплакивающего смерть базилевса.
По вымощенной тенистой аллее роскошного сада Дромунд со своим товарищем-варягом спешили добраться до дворца, так как они пристали к Буколеону в такое время, что могли еще застать и посмотреть начальную церемонию погребения Константина Багрянородного.
– Мы увидим процессию, – сказал Харальд, – с террасы Кабаллария.
Это был императорский манеж, в котором, под присмотром избранных варягов, содержались любимые лошади базилевса и тех послов, которые приезжали к императору со всех концов света.
Как и всюду кругом, толпа народа была здесь громадна, но перед Дромундом и сопровождавшим его воином она расступилась, давая им свободный проход. Они подошли вовремя, чтобы увидеть погребальную процессию, выходящую из ворот дворца.
Целых два дня перед тем придворные врачи, евнухи, хитонаты и кубикулярии были заняты тем, что обмывали, наполняли благовонными травами и раскрашивали тело покойного. Наконец, приведя его в надлежащий вид, они с воплями и стенаниями вышли из дворца, а за ними следовало тело базилевса, положенное на траурный катафалк, блестящий, как яркое солнце.
Привыкший к простому погребальному обряду, совершаемому над умершими конунгами, при котором тела их, украшенные лишь рубцами от полученных в бою ран, сгорая на костре, разложенном посредине палубы, исчезали в облаках дыма, Дромунд с удивлением смотрел на эту церемонию.
Лицо покойного было раскрашено самыми живыми красками, борода расчесана волосок к волоску. Золотая с эмалью диадема украшала величественное чело его. Блестящая золотая порфира покрывала бренные останки. А ноги, в высоких пурпуровых сапогах, покоились на подушке, изукрашенной жемчугом.
Харальд и Дромунд присоединились к кортежу, сопровождавшему через внутренние дворы дворца тело базилевса в парадный триклиний. В конце последнего для тела базилевса был приготовлен помост.
Два стража, не смея переступить порога триклиния, неподвижно стояли, вперив глаза в виднеющиеся подошвы пурпуровых сапог, да наблюдали за удивительным блеском диадемы, которая, будучи освещена огнем висячей лампады, как ореол разливала свои радужные лучи. И среди всего этого великолепия пурпура, самоцветных камней и золота покоилось лишенное внутренностей, набитое травами, почти высохшее уже тело самодержца.
Когда все участвующие были на назначенных распорядителями местах, оглушительный звук труб возвестил о прибытии императора, спешившего отдать последний долг покойному отцу, после которого занял он престол свой.
Базилевс Роман Второй ко дню смерти отца достиг уже двадцати одного года.
Шестилетним мальчиком в праздник Пасхи, по желанию Багрянородного, был он коронован и принужден принимать участие в делах управления государством.
Склонный больше к охоте и игре в мяч, он мало интересовался изучением руководства к политической науке, нарочно составленного для него покойным базилевсом.
Когда Роман вошел в триклиний, то громадная толпа народа и придворных так заслонила его и его жену, что Дромунд, несмотря на свой высокий рост, увидал только рядом два профиля в коронах, как бы изображенные на медали. Одно лицо – интеллигентное и хотя очень еще юное и безбородое, но уже поблекшее от излишеств, и другое – лицо молодой женщины поразительной красоты, тонкие и правильные черты которого дышали такой гармонией, что возбуждали всеобщий восторг.
– Слава! Слава! Роману слава! Теофано слава! – кричала жаждавшая богатых милостей от нового базилевса толпа, как будто бы все присутствовали не на похоронах, а находились на зрелище в цирке.
В это время толпа была отодвинута к стенам триклиния сильным натиском конвоя из варягов и других народностей. Этот отряд, как стая верных псов, всюду следовал за базилевсом. В состав его входили – и наголо бритые болгары, и хазары, и печенеги, одетые в грязные звериные шкуры, и руссы, в шлемах с шишаками, подобные тем, каких встречал Дромунд на великом греческом пути. Не видя среди них норманнов, он с удивлением спросил своего товарища:
– Что же нет наших?
Но Харальд был слишком поглощен старанием не отстать от процессии и добраться до церкви Всех
