— Взгляните-ка на эти стены, пан полковник… — и Костовский указал на просвечивающие сквозь чащу башни и зубцы твердыни обительской. — Там ведь, как говорят, и пороху довольно, и пушкари искусные…
— Пустое, пустое, пан Костовский! Вот постреляем день-другой, оглушим-напугаем черноризцев, а там и на приступ… Я первый на стенах буду!..
— И мы ни на шаг от пана полковника! — закричали собутыльники Лисовского, и громче всех — пан хорунжий Тышкевич, через меру выпивший.
Ротмистр Костовский присоединился к пирующим. В серебряные кубки и в хрустальные бокалы полились венгерские и фряжские вина, зашипели русские меды, награбленные наездниками по монастырям и боярским палатам. Вольные шутки, хвастливые речи, несдержанный смех оглашали тихую рощу, где доселе звучал лишь псалом благочестивого прохожего инока да эхо монастырских колоколов. Эти колокола и теперь неустанно гремели, но заглушал их буйный говор иноплеменной рати.
Вскоре с шумом и звоном оружия подъехал к роще и сам гетман литовский Петр Сапега со свитою. Важный, толстый вельможа с длинными висячими усами, с горбатым носом, с высоким нахмуренным челом, поддерживаемый слугой, слез с коня.
— Vivat, гетман! — закричал Лисовский, спеша навстречу гостю с полным кубком в руках.
— Vivat! Vivat! — повторили гости.
Сапега выпил большой кубок венгерского, отер усы и обратился к пану Лисовскому.
— Не начать ли нам пальбу, пан полковник?
— Начнем, пан гетман, начнем! Только наперед отведайте этого меду; а потом пойдем и на окопы…
Ясновельможный не заставил себя просить и отдал-таки честь московскому старому меду.
— Готовы ли ваши люди, пан полковник?..
— Сами увидите, пан гетман… Еще кубок…
Выпивши вдоволь, веселые, с багровыми лицами, со сверкающими глазами паны вскочили на коней и понеслись к турам. Завыли сигнальные трубы…
Александр Лисовский любил повеселиться, но и ратное дело хорошо разумел. Не раз похвалил его Сапега за возведенные валы и туры. И жолнеры полковника хоть и подгуляли с утра, а все же быстро и стройно сомкнулись у своих значков. Пушки были давно заряжены, прислуга стояла с готовыми запалами.
Полковник Лисовский, бойко позванивая шпорами, повел гетмана к большому серединному укреплению, которое было возведено напротив Водяной башни. Целыми горами были навалены высокие, крепкие туры, и в широкую бойницу высовывалась огромная, старинная, позеленевшая медная пушка.
— Взгляните, пан гетман. Такой пушки у вас, наверное, не найдется, — похвалился полковник. — Ее взял еще наш славный герой Стефан Баторий, когда осаждал Псков. Вот тут пониже вырезано ее имя по московскому обычаю.
Гости с любопытством осматривали огромное орудие. На крепком медном устое славянскими литерами вырезано было — 'Трещера'.
— Посторонитесь, Панове! — крикнул Лисовский. — Сейчас пошлем ядро монахам.
Рыжий пушкарь умело и ловко навел Трещеру и поджег затравку. Пушка хрипло громыхнула — чугунное ядро, засвистев, ударилось в каменный пояс монастырской башни и глубоко засело в ней.
— Хорошо намечено! — воскликнул Сапега.
— Какова пушка, таков и пушкарь! — заметил хвастливо полковник, указывая на рыжего воина, на лице которого изобразилась хищническая радость…
— Монахи отвечают…
Действительно, на Водяной башне показался белый клуб дыма. Ядро засело в передовые польские туры.
— Пан полковник, начинайте пальбу из всех пушек и пищалей, — сказал Сапега. — Мои тоже начнут…
Один за другим выстрелы слились в непрерывный гул, который еще увеличивался густым звоном обительских колоколов.
Словно сотни огромных, дымных змей поползли со всех сторон к стенам и башням. В ясном осеннем воздухе эти дымные змеи колебались, перекрещивались, сливались, таяли; на место их ползли из окопов новые. Со стен тоже заструились бело-дымные полоски — обитель отстреливалась. Колокола гудели по- прежнему.
— Славная музыка! — ликовал Лисовский. — Глядите, панове, сейчас опять грянет Трещера.
Пушка громыхнула, и один из зубцов Водяной башни, разбитый ядром, посыпался вниз пылью и осколками.
— Vivat! — крикнули паны. Пальба звучала беспрерывно.
— Еще по кубку венгерского, Панове! — предложил Лисовский, махнув рукой своей челяди. — Под ядрами оно вкуснее.
— Откуда у вас этот пушкарь, пан полковник, — спросил Сапега в то время, как им расстилали ковры под защитой тур. Гетман давно уже любовался рыжим стрелком.
— Долго рассказывать, пан гетман. Он родом с Литвы, что-то там сделал, напроказил и просил у меня приюта. Я его испытал — вижу: в военном деле великий мастер… Во всех походах со мной был… Скажу по правде: много у меня верных людей, а вернее Мартьяша нет!
— А если он убийца, святотатец? — улыбаясь, сказал Сапега.
— Какое мне дело до этого? Уж не думаете ли вы, пан гетман, что я боюсь суда? Ха! Ха! Ха!
— Удалец вы, пан полковник!
Шумную и веселую беседу польских военачальников прервал опрометью примчавшийся гонец из стана Сапеги. Конь его был весь в мыле.
— Ясновельможный пан гетман! — крикнул гонец, еле-еле отдышавшись. — На казаков напали московиты!
— Бредишь, пан Велемоский! — воскликнул Сапега, вставая поспешно с ковра. Повскакали и остальные.
— Правда, пан гетман! Они словно из-под земли выросли там, у пруда, где наши туры стоят; так и посыпались из глубокого оврага. Теперь резня идет…
— На коней, товарищи! Выручим казаков, а то эти трусы сейчас разбегутся… Живей!
По одному знаку Лисовского отборная сотня его гусар через мгновение мчалась уже за своим полковником и за гетманом.
Место схватки было недалеко. Удальцы обительские прокрались по глубокому Сазонову оврагу, что начинался у самых стен, и с тылу нагрянули на беспечных казаков атамана Епифанца. Схватка еще длилась. Паны увидели с полсотни рослых молодцов, которые, сжавшись в плотную кучку, отстреливаясь и отбиваясь бердышами, отступали к оврагу; видимо, воины монастырские спешили укрыться под защиту выстрелов со стен и с Плотнишной башни. Лисовский и Сапега сразу заметили, что побоище было нешуточное: три-четыре пушки были попорчены, туры — опрокинуты и изрублены; груда казачьих тел чернела у окопов.
С яростными криками понеслись поляки к месту схватки, наклонив длинные, острые копья.
— Приналяг, братцы, напоследок! — зычно окликнул своих богатырь Ананий Селевин, что впереди всех бился.
Не отставали от Анания Данила и Осип; рядом с ними держался и Тимофей Суета с тяжелой пищалью в руках; были тут и Павлов Семен, из послушников, и Айгустов Меркурий, пушкарь, и Пимен Тененев, и другие ратники обительские.
— Пальнем разом, братцы! В коней меться!
Разумен был совет сметливого Данилы Селевина. Уж близко были ляхи, кони их, что стрелы, неслись; еще немного — и смяли бы они пеших защитников монастыря. Но как грянули разом пищальные выстрелы — мигом вздыбились передние кони, попадали, задним путь загородили. А пока гусары ляшские справлялись со скакунами, смельчаки в овраг соскочили и перебрались через кусты и каменья на другую сторону.
Пан Лисовский бранился и проклинал всех, лежа под своим убитым скакуном, который, упав, отшиб и придавил ему ногу. Гусары поспешили к нему на помощь.
