Вторым был обсужден вопрос о состоянии семенного фонда совхоза и подготовке к весеннему севу. Агрономша сделала короткое сообщение, из которого стало ясно, что семена зерновых были в более-менее благополучном состоянии, а с картошкой назревала катастрофа: более ста тонн картофеля погнило в буртах. Картошку пытались лихорадочно скормить скоту, но степень гнили была такова, что у некоторых коров сразу начались заболевания. Директор орал на ветврача, но тот, как ни боялся всесильного Бобрикова, все же убедил его, что может быть еще большее несчастье — падеж скота. Картошку выбросили в лесной овраг.
— Кто повинен в порче картофеля? — спросил Дмитриев.
— Так кто-кто… Сама сгнила! — ворохнулась агрономша.
— Это не ответ! — жестко сказал Дмитриев и почувствовал, как напряженно затихли Дерюгина и Есаулов.
— Какой же еще ответ надо?
— А кто следил за состоянием картофеля в буртах в течение минувшей холодной зимы?
— Много кто следил.
— Почему много? Почему не один ответственный человек, который бы был подготовлен вами? — спросил Дмитриев, хотя ему уже была ясна причина порчи и причина, почему не один, а несколько человек менялось на досмотре за картофельными буртами.
— Потому и не один, что только поставишь — уезжает. Поставили Ясногорскую Ольгу — смоталась из совхоза. Трофимову директор сам выгнал за поганый язык, когда она на него…
— Это к делу не относится!
— А когда бурты достались Коршуновой — это уж в конце февраля, — картошка была сверху прихвачена морозом, а снизу она гнила от самой осени.
— Почему гнила?
— Не знаю почему. Картоша — такой продукт, год на год не приходится…
— Товарищи, у кого какое мнение по этому поводу? Прошу смелей и короче.
Он посмотрел на Дерюгину. Она встала.
— Картошку мокрую закладывали, — сказала она. — Мокрая картошка, в бурт положенная, — выброшенная картошка. Агроном должен это знать!
«Молодчина!» — подумал Дмитриев, радуясь, что женщина так решительно заговорила, да еще против кого — против правой руки директора!
— А я что — ее под подолом стала бы сушить? — вскинулась агрономша.
— Не распускайтесь, товарищ Тихонова! У вас есть что сказать? Нет? Давайте, товарищи, решать… Скажите, Марина Осиповна, какой убыток потерпел совхоз от порчи картошки? — спросил он бухгалтершу.
— Убыток?
— Да, убыток. С точностью до рублей не надо…
— Около четырех тысяч рублей.
— Это по какой же бухгалтерии?
— По нашей, а по вашей как? — вызывающе спросила она.
— А по моей — больше. Вы спросите почему? Отвечаю: из ста тонн картофеля, испорченного в буртах, скоту скормили лишь восемнадцать тонн.
Пятнами пошло лицо бухгалтерши. Сухо стукнули ее коленки по ножке стола, но она не вскинулась. Сидела.
— Товарищ Есаулов! Скажите, сколько картошки помещается в кузове тракторного прицепа?
— Да я возил около трех тонн сразу, — приподнялся Есаулов и тревожно посмотрел сначала на Дмитриева, потом на бухгалтершу.
— Хорошо. В Бугры возили два раза?
— Два. И в другие отделения по два раза.
— Так. Значит, я тоже ошибся на шесть тонн: не восемнадцать, а двадцать четыре тонны были скормлены скоту, а вы с Бобриковым списали все пятьдесят тонн с лишним! Вы решили хоть немного скрыть бесхозяйственность — списать на коров, благо они не умеют говорить.
— А может, еще возили…
— Нет, Марина Осиповна, никуда больше картошку не возили, кроме как в овраг! И фактические убытки, следовательно, значительно больше четырех тысяч рублей! Вы совершили приписку!
В партбюро стало тихо. Дмитриев посмотрел на Есаулова — не узнать человека! Насупился. Смотрит на бухгалтершу и агрономшу.
— У кого какое будет мнение, товарищи? — посмотрел на Есаулова.
— Кто понесет ответственность за порчу картошки — агроном или директор? — резко спросил Есаулов.
«Неужели пошло? Неужели оттаяли?» — радостно мелькнуло в сознании. Вопрос был к нему, к Дмитриеву.
— Это выяснит следствие. Думаю, что тут повинны не только агроном и директор, но и те, кто следил за буртами.
…Третий вопрос — самый важный — о кадрах. Именно по этому вопросу Дмитриев намеревался предъявить директору самые большие претензии, но директора все еще не было, кадровица заболела. Пришлось самому сделать сообщение о состоянии движения кадров в совхозе. Цифры, которые он назвал, для постороннего уха были бы сокрушительны, но в «Светлановском», очевидно, привыкли к людской текучке. Только Дерюгина, уже несколько раз порывавшаяся бежать на ферму, охнула и покачала головой сокрушенно.
— Это сколько же человек? — переспросила она.
— С января по январь — данные за прошлый год — уволилось из совхоза восемьдесят девять человек.
— Восемьдесят девять… — промолвила она автоматически. — Это сколько же людей наплевало на нас!
— Да, восемьдесят девять, товарищи, из трехсот пятидесяти пяти человек рабочих совхоза. Цифра более чем ненормальная.
— Увольняется мусор, хорошие остаются! — заученно высказалась агрономша.
— Нет, извините, товарищ Тихонова! Среди уволенных были отменные специалисты.
— Надо бы не отменные! Одни Завьяловы чего стоили! — заволновалась Дерюгина. — Какая она была доярка! Мы с ней…
— Да и сам был специалист не худой, — веско заметил Есаулов, снова обрадовав Дмитриева. — Мое мнение такое, Николай Иванович, и вы, члены бюро: директора надо поставить на место. До каких пор будем молчать? Завтра он и меня погонит, и вас — всех, кто не глянется ему или слово скажет поперек.
— Что это вы без директора так разговорились? — покосилась бухгалтерша.
— А я и при нем скажу! — поднялся Есаулов. — Помолчали и хватит!
— Хватит! Надо бы хоть немного уважения иметь. Директор столько сделал для совхоза! — ела его глазами агрономша.
— Оценку деятельности товарища Бобрикова будет давать не наше партбюро, а организация повыше, — после этих слов бухгалтерша поджала губы.
— Полгода назад партбюро обсуждало характеристику товарища Бобрикова Матвея Степановича… — вставила кассирша, но Дмитриев ее перебил:
— Знаю. Видел вашу характеристику в райкоме. Я ее порвал. Возможно, я поступил неправильно, но во мне возмутилась моя совесть, партийная совесть, если хотите.
Теперь все смотрели на него с некоторым замешательством, но если в глазах Есаулова и Дерюгиной замешательство это сменялось сочувствием, то в глазах остальных на смену их замешательству проступало веселье от возможной неприятности для Дмитриева.
— Характеристика, товарищи, не соответствовала ни действительности, ни ее назначению. Эту свою точку зрения я буду защищать в райкоме.
Дерюгина поспешно повязала платок и попросилась на ферму.
