Эгон молчал, глядя на брата.
…вряд ли я стал бы помогать Гюнтеру, — в раздумье закончил Ганс. — Тебя это удивляет, мальчуган?
Эгон покачал головой:
Нет, Но это страшно…
Ганс улыбнулся:
Страшно ненавидеть себя за подлость, Эгон. А это чувство уже стучится в мое сердце. Ты не думаешь, что…
Чш! — Эгон наполнил рюмки и громко сказал: — Ну, за повышение, господин капитан!
К столу подходили два офицера в форме гестаповцев. высокий, худой, с выпиравшим из-под воротничка кителя кадыком, капитан спросил:
Не помешали?
Пожалуйста, — ответил Ганс.
Гестаповцы сели, заказали вина. Не стесняясь присутствия летчиков, они продолжали разговор.
Фриц говорит, — сказал высокий капитан, — что у них нет ни одного шанса скрыться. Оцеплена вся набережная, доки, порт.
Черт возьми, хотел бы я знать, за каким дьяволом они полезли в море? — бросил второй гестаповец, молодой, с красивым лицом лейтенант. — Выбросить где-нибудь мины?
Может быть. Тральщикам уже дано задание прочистить залив.
Партизаны? — поинтересовался Ганс Вирт.
Моряки с катера говорят, что парень и девчонка, — ответил капитан. — В общем, это уже бывшие люди. Капитан Фриц Зингер не из таких, которые упускают добычу.
Расплатившись с официантом, Ганс и Эгон вышли из ресторана и сели в машину.
Куда теперь, Эгон? — спросил Ганс. — Домой?
Поедем к морю, Ганс, — предложил Эгон. — Немножко посидим там, подышим.
Недалеко от «Пристани Глухарь» машину остановили патрули. Солдат с автоматом на груди и с поводком, привязанным к ошейнику овчарки, в руке, сказал:
Если встретите парня и девчонку, дайте знать, господин капитан.
Ганс кивнул головой:
Знаю.
Только желательно не пускать это в ход. — Солдат через окно кабинки кивнул на пистолет Ганса. — Господин Зингер желает получить их живьем.
Капитан Вирт повел машину мимо «Пристани Глухарь» и направил ее вдоль набережной. Эгон попросил:
Поосторожнее, Ганс. Мне не хотелось бы встретиться с партизанами.
Боишься, мальчуган? — улыбнулся Ганс.
Боюсь? — Эгон внимательно вглядывался в темноту, вплотную приблизив лицо к стеклу. — Тебе не кажется, Ганс, что вон там, в канаве, кто-то притаился?
Капитан слегка притормозил машину и повернул ее влево. Неяркий свет фар скользнул по бурьяну, и офицеры увидели две прижавшиеся к земле фигуры. Прошла секунда, может быть, две. Двое лежали рядом, без единого движения, будто мертвые. Девушка и парень. Оба мокрые.
Девушка подняла руки, желая закрыться от света. Эгон прошептал:
Фрейлейн Лиза…
Ганс молчал. Машина продолжала идти. Все дальше и дальше, минуя канаву и тех двоих, прижавшихся к земле.
Вдруг Ганс почувствовал на своем плече руку брата.
Ты что, Эги?
У тебя есть сигареты? — спросил Эгон.
Ганс дал сигарету Эгону и закурил сам. Потом сказал:
Слушай, малыш, мы с тобой летчики. Только летчики, ты понял?
Я понял, Ганс. Мы только летчики. Все остальное нас не касается.
4
Старший десятник Аким Андреевич Середин, как всегда, очень торопился и торопил других. Сейчас было десять часов вечера, а в пять утра баржа со скотом должна отойти от причала. Низкие, спускающиеся почти на самое море облака и моросящий дождь… Наверно, советские летчики сегодня не прилетят. Комендант фон Штейер уже дважды звонил в порт, спрашивал:
Как идут дела, господин Середин?
Дела шли хорошо. К трем утра трюм был почти полностью загружен, оставалось только погрузить сотню тюков спрессованного сена. Оно находилось на складе. Середин вызвал к себе Федотова.
Все готово? — спросил он у заведующего складом.
Федотов покосился на двери конторки, прикрыл их плотнее и тихо ответил:
Все готово, Аким Андреевич. Тральщики выловили обе мины, но чистят залив до сих пор. Думают, наверно, что есть еще.
Это замечательно, Федотов! — горячо прошептал Аким Андреевич. — Это замечательно! Понимаете, никаких подозрений! С механизмом все в порядке?
Все в порядке, Аким Андреевич. На пять сорок…
Федотов ушел, Середин сел за стол и сразу же почувствовал огромную усталость во всем теле. В последнее время сильно пошаливало сердце. Если бы раньше Акиму Андреевичу сказали, что ему под силу вынести такое напряжение, он, пожалуй, только усмехнулся бы. Разве простой, ничем не выдающийся человек, даже коммунист, может выдержать такое адское напряжение сил и нервов? А ведь Аким Андреевич Середин всегда считал себя самым обыкновенным человеком: «Какой-то я… средненький, ни то ни се… Незаметный какой-то». Но вот пришла трудная минута — и сердце открылось для больших дел, больших испытаний. Аким Андреевич и сейчас помнит тот день, когда получил первый приказ партии: сесть в тюрьму. Когда ему об этом сказал секретарь горкома, он вначале не поверил. «Вы шутите» — вот все, что он мог тогда ответить. А секретарь горкома партии говорил: «Вас, товарищ Середин, считают наичестнейшим человеком в городе. «Грабеж», совершенный вами, расценят так: «Годами, подлец, маскировался, чтобы в подходящую минуту совершить крупную кражу!» Понимаете, это психологически как- то оправдывает наше предложение. Девяносто шансов из ста, что немцы поверят. И пятьдесят шансов из ста, что они вас не расстреляют как бывшего коммуниста, а возьмут на службу». — «Но ведь наши люди будут считать меня подлецом! — воскликнул тогда Середин. — Будут говорить: «Вот ворюга пошел!» — «Да, будут, — ответил секретарь горкома. — Но так нужно…»
Эти два слова «так нужно…» сейчас носили в своем сердце миллионы советских людей. Заведующего немецким складом Федотова дважды чуть не убили «неизвестные» лица за то, что он «честно» служил врагам своей Родины, но Федотов знает: так нужно. Он является маленьким звеном в большой цепи подполья патриотов, он бесстрашно и бескорыстно несет свою муку «предателя» и знает, что так нужно. Неделю назад Федотов сказал: «Ушли жена и дочь. Ушли, назвав меня предателем». Он посмотрел на Акима Андреевича, и Середин увидел в его усталых глазах столько страдания, что ему стало страшно. Аким Андреевич хотел как-то утешить его, но Федотов выпрямился, провел по лицу маленькой, слегка вздрагивающей ладонью и твердо проговорил: «Нет, нет, я знаю: это необходимо!». Игнат Морев смотрит на Середина, как на зверя, а его самого называют немецким прихвостнем. Тяжело Середину, тяжело Игнату Мореву, но — так нужно. Так будет нужно до тех пор, пока Родина снова не станет свободной, и тогда все они узнают правду друг о друге. Узнают и удивятся: «Как же я мог подумать о нем такое?»
Аким Андреевич подошел к окну и посмотрел в сторону причала. По слегка освещенным сходням, сгибаясь под тяжестью, грузчики несли тюки сена. В полумраке люди были похожи на больших улиток, медленно ползущих одна за другой. Уродливые тени качались на волнах, обстреливаемых каплями дождя. Низкие тучи почти касались моря, темного, неуютного. Над трюмом баржи мигал тусклый фонарь. Далеко от порта, в открытом море, сигналил короткими гудками тральщик, предупреждая катера об опасности…
Аким Андреевич долго стоял у окна, смотрел на тоскливое море, прислушивался к сигналам
