Отдохни, Вася, — сказал он.
Вдруг они услышали гулкие шаги, потом громыхнул засов, и в подвал ворвался яркий сноп света. Яков успел спрятать руки за спину. Нечмирев с усилием приподнялся и сел. У входа в подвал стоял немец, смотрел на летчиков пустыми глазами, без ненависти, без участия. Потом он бросил на землю какой-то сверток, молча повернулся и ушел. Снова громыхнул засов, утихли гулкие шаги и только тогда Василий спросил:
Что он бросил?
Наверное, еду.
Но у нас ведь связаны руки… Они знают об этом.
Они хотят, чтобы мы ели, как свиньи.
Яков протянул руку к свертку, нащупал кусок хлеба, взял его, потом снова бросил на землю.
Пошли они к черту со своим обедом! — сказал он. — Объявим голодовку.
Ты с ума сошел, миллион чертей! — выругался Нечмирев. — Кому это нужно? С пустым брюхом стоять перед фрицами не совсем удобно, Яша. Давай-ка подкрепимся: может, веселей жить будет, пока живем…
Райтман зажал хлеб между коленей, отломил кусочек и протянул Василию. Прожевав, тот сказал:
Вот так я кормил щенка — с ладони. Дай-ка еще немножко, аппетит что-то разыгрался…
И опять время остановилось. Яков сидел, обхватив здоровой рукой раненую, и медленно раскачивался из стороны в сторону. Он не стонал, только тянул, словно нудную песню без конца и без начала: «А-а-а, а-а-а!» Так, казалось, легче было переносить нестерпимую боль, Василий лежал на животе, прижавшись щекой к земле, и молчал. Руки у него затекли, веревка врезалась в запястья и жгла. Яков пробовал развязать ее рукой и зубами, но затянул еще туже.
Брось, — сказал Нечмирев. — Отдохни…
Их вызвали в штаб сразу двоих. Немец, пришедший за ними, снова, связал Райтману руки и на выходе толкнул его автоматом в спину. Нечмирев остановился, покрасневшими глазами взглянул на конвоира, сказал:
Ты, дура! Хочешь, чтобы я тебе горло перегрыз?
Немец попятился, выставил автомат вперед:
Пошел, пошел. Шнель!
В комнате, куда их привел конвоир, за большим дубовым столом сидел капитан в форме эсэсовца, у стены стояли трое здоровенных солдат. За маленьким столиком, покрытым черной скатертью, пристроилась русская девушка-переводчица с длинными крашеными ресницами.
Капитан долго, с нескрываемым любопытством разглядывал летчиков, потом спросил у Нечмирева:
Кто ты? Большевик?
Василий мельком взглянул на эсэсовца, потом на переводчицу.
Скажи этому типу, — обратился он к ней, — чтобы приказал развязать руки. Иначе разговор не состоится. Поняла?
Крашеные ресницы несколько раз хлопнули верх-вниз, послышался быстрый испуганный лепет по- немецки.
О, да, да! — Капитан приказал развязать руки обоим летчикам и опять спросил у Василия: — Большевик?
Нет! — коротко ответил Нечмирев.
Ты? — обратился немец к Райтману.
Тот подошел к столу, медленно, но твердо проговорил:
Я — член Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи. — И посмотрел на Васю.
Нечмирев тоже подошел к столу, стал рядом с Яковом и так же твердо сказал:
Я — член Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи. — Он опять взглянул на девицу. — Переводи точно. Тебе, наверно, известно, что такое ВЛКСМ…
Какой полк? — спросил немец. — Где аэродром?
Полк бомбардировочный, аэродром — там! — Василий махнул рукой за окно.
Сколько самолетов в полку?
Скажите, пожалуйста, какой любопытный народ, — усмехнулся Нечмирев. — Мы ведь не спрашиваем, сколько танков в немецкой армии…
Девица перевела. Капитан-эсэсовец долго молчал, спокойно глядя на Нечмирева, потом быстро начал говорить переводчице.
Господину капитану уже известно, — переводила девица, — что вами уничтожен мост через Илу. Господин капитан считает, что вы опытные и смелые летчики. Не смотря на то, что в перестрелке вы убили офицера и нескольких солдат немецкой армии, господин капитан предлагает вам вступить в ее ряды и служить в особой части, созданной из русских добровольцев. Вам гарантируют сохранение жизни, повышение в чинах, хорошие деньги. Спустя некоторое время вам дадут самолеты. Предварительно вы должны выступить по радио и заявить о своем добровольном переходе на сторону германской армии…
Все? — перебил ее Нечмирев.
Нет, не все. В противном случае через несколько часов вы будете расстреляны. Перед этим вас подвергнут… — девица запнулась.
Понятно! — Василий обнял Райтмана за плечи, сказал — Яша, я буду отвечать за обоих. Хорошо?
Яков прижал к груди раненую руку и молча кивнул головой. Ему хотелось кричать от боли, но он стоял и безразлично разглядывал черные от копоти стены комнаты.
Слушай, ты, — громко сказал Нечмирев. — Передай своему господину капитану вот что… Передай слово в слово. Мы, советские летчики, лейтенант Василий Нечмирев и лейтенант Яков Райтман, знаем, что нас расстреляют. Это раз. Скажи этому типу, чтобы он больше не трудился о чем-нибудь спрашивать. Комсомольцы есть комсомольцы, поняла? Это два. Третьего не будет. Точка. Правильно я сказал, Яша?
Хорошо ты сказал, Вася, — ответил Райтман. — Комсомольцы есть комсомольцы. И точка…
Капитан все так же спокойно выслушал ответ, держа в одной руке массивное пресс-папье и разглядывая на нем испачканную промокательную бумагу. Потом он посмотрел на Якова и сказал:
Пусть летчики подумают. Хотя… Что у летчика с рукой? Я бывший врач, хочу посмотреть.
Райтман почти бессознательно протянул распухшую, синюю руку, положил ее на стол. Немец быстро, почти не глядя на окровавленные пальцы, с силой ударил по ним тяжелым прессом, рассмеялся и сказал по-русски:
Точка!..
Яков пошатнулся, закрыл глаза. Стало темно, эсэсовец и переводчица на миг исчезли, потом опять словно выплыли из тумана. Побелевшими губами Райтман прошептал:
Вася, поддержи меня.
Но Василий уже не мог поддержать своего друга. Два немца набросились на него, заломили назад руки, скрутили их проволокой. Он видел, как двое других сбили с ног Якова, схватили его за больную руку и потащили к дверям. Нечмирев успел крикнуть:
Держись, Яша!
…Потом все смешалось. Василий не мог понять: он сам находился в этой комнате или кто-то другой, близкий ему, на кого он не может смотреть без сострадания и… гордости. Близкого человека били шомполом по рукам, по животу, рассекли ему щеку и перебили нос, а человек твердо стоял на ногах, изредка сплевывая кровь. Василий шептал: «Держись, миллион чертей. Ты здесь — Россия! Держись!» Человек держался. Когда шомпол, рассекая воздух, опустился на позвоночник чуть ниже шеи, человек охнул, зашатался и начал медленно оседать на пол. Наверно, они повредили ему позвоночник, и он не мог больше стоять. Он падал. А за стеной кричал Яша. Дико, страшно. Яше совсем плохо с его рукой. Куда хуже, чем вот этому человеку. И Василий с укоризной прошептал: «Что же ты?.. Нельзя падать, надо стоять… До конца!» И человек выпрямился. Он посмотрел на девицу с крашеными ресницами, взглянул на эсэсовца. Девица была бледная, как стена, руки у нее дрожали, она перебирала тонкими пальцами край скатерти и старалась не смотреть на летчика: ей было страшно. Капитан улыбался, но Василий видел, как дергается у него под
