— Нравится? — спросил поручик шепотом.
— Кто — мать?
— Нет, девушка.
— Ничего. Как у такого алкоголика может быть такая дочь?
— Не беспокойтесь, позже скажется.
— Что же вы то сватаете, то отговариваете.
— Сватать сама мать будет. Да, да. Я не шучу. И еще как настойчиво. Вот когда она вам начнет рассказывать, что дают за Вавочкой, тут и начнется. Так и знайте. А если об этом вам не сообщат — значит, не подошли.
— Ведь я здесь не один…
— Ну, мы все старики. Герста уже обходили. Он не поддается. Кряжистый немец. На лютеранке хочет жениться. Ведь они обе были здесь в прошлом году, когда еще жен к фронту близко не подпускали. Без разрешения пробрались.
Утром опять подали Чая.
На перекрестке Андрей раздумывал, где можно найти дорогу спокойнее, и в это время рыжий мул на бодром аллюре вынес из-за кустов девушку в кожанке.
Андрей двинулся в ту же сторону, рассчитывая, что длинный Чай всегда будет впереди короткого маленького мула.
— Лида! Ради бога, сдерживайте вашего мула и не допускайте его выйти вперед ни на вершок, иначе — только меня и видели.
— В чем дело? Почему столько темперамента? Не могу понять, — говорила Лидия, изо всех сил сдерживая капризничавшего, по обыкновению, мула.
— Мой конь привык ходить под командиром, всегда впе…
Договорить фразу не удалось: мул заупрямился, девушка неосторожно стегнула его стеком, мул лягнул задними ногами, задел жеребца, и Чай понес…
Теряя такт, сжав зубы, Андрей делал величайшие усилия, чтобы остановить коня, но Чай летел карьером, не слушаясь больше мундштука.
Тогда взбешенный Андрей дал ему шпоры и изо всех сил ударил плеткой между ушами.
Вероятно, никогда еще не испытывал такого оскорбления благородный жеребец. Он взвился на дыбы, рванул в сторону и поскакал по полю, на лету распластываясь в струну.
Андрей решил загнать Чая. Он хлестал его и рвал рот коня мундштуком. Чай примчал в холмистую местность и теперь на скаку так швырял Андрея, что тот едва держался в седле. Слетев с изрытого пнистого холма в долину, Чай понесся вперед с удвоенной быстротой. Андрей еще раз хлестнул его изо всей силы и тут же заметил, что все поле впереди широкой дугой обегают проволочные заграждения.
Он потянул повод вправо, но жеребец глядел назад ненавидящим оком и мчался вперед, в самую гущу проволоки.
«Спрыгнуть… перескочить… упасть раньше…» — мелькало в голове Андрея.
Резнул память забытый случай, когда кавалерист-ординарец на Холмщине наскакал ночью на тугой телефонный провод и срезал себе голову.
Еще одна спасительная мысль: «Лошадь увидит и остановится… Только тверже шенкеля, чтобы не сорваться… Шишка бы остановилась».
Чай летел уже с отпущенным поводом.
Жеребец взлетел птицей над рыжими шестами. Андрей увидел: не перескочить!..
Он отпустил и повод, и шенкеля и каким-то необычайным образом отделился от лошади. По инерции он летел еще в воздухе и со рвущей, тянущей болью в ладонях и запястьях упал на руки уже за проволочной плетенкой, и только ноги остались где-то позади, высоко, на весу…
Конь, хрипя, бился рядом в путах проволоки и подпруг, вскочил и с седлом на боку, хромая, умчался в сторону дороги.
«Лопнула подпруга, — не будучи еще в силах дышать, думал Андрей. — Это, пожалуй, и спасло. Иначе бы подмяло…»
Долго нельзя было снять с проволоки ноги. Отдышавшись, Андрей с трудом принялся освобождаться. Сквозь боль и досаду пробивалось чувство довольства тем, что никто не видит его в этом унизительном положении.
Галифе напоминали теперь ленточные штанишки кордебалетных актеров. Пальцы Андрея ощутили на теле теплую кровь. Встал на ноги и долго еще не мог идти — ныло правое колено.
Опершись на подгнивший березовый кол, он пересчитал семь рядов проволоки, густо переплетенной.
Шел, опираясь на поднятую в поле палку. Шел стороною, избегая далее проселков и в особенности людных воинских бивуаков.
У дороги таился в кустах, выжидая, пока не будет на ней пусто.
Мигулин суетился, ахал, причитал, качая рыжей головой. Он бегом принес таз горячей воды и вызвал фельдшера.
Неглубокие рваные раны тянулись вздутыми бороздами от бедра к колену. Голенище сапога было разрезано, как ножом.
«В боях ни одной раны, а в парке — пожалуйста! — думал Андрей. — А что было бы, если бы я не перелетел за проволоку туловищем?!»
Фельдшер промыл царапины и вылил на них пузырек йода. Андрей, перетерпев острую боль, хотел было встать, как вдруг в избу ввалился Мигулин.
— Вашбродь, командирша с дочерью к вам идут. Просили предупредить.
— Что же, одеваться мне или раздеваться? — недоумевал Андрей, суетливо убирая рваные галифе и френч.
— А вы бы лучше под одеяло. А то брюки я еще не гладил, да сапог к мастеру в передки снести надо. Других-то у вас нету.
— Вот черт принес, — злился Андрей, укладываясь под одеяло.
— Что с вами? — налетела на него, не задерживаясь на пороге, Василиса Климентьевна. — Неужели сломали что-нибудь?
— Пустяки… Чай понес. Царапины.
— Пристрелить эту лошадь! Покажите, что с вами.
Девушка в белом картинкой стояла на высоком бревенчатом пороге.
— У меня на ногах… — смущался Андрей и смотрел на девушку.
— Ничего, не смущайтесь. Она курсы сестер кончила. — И Василиса Климентьевна сорвала одеяло с ног Андрея.
— Ай-ай-ай, всего изорвало! Кость, вы говорите, не повредило?
— Я ведь сам дошел. Пустяки все это. — Он отнял из рук командирши одеяло и плотно закутал ноги.
— Ну, вы не ломайтесь, — поправила пенсне командирша и присела на скамью. — В госпитале, если ранят, тоже будете стесняться?
— У меня был фельдшер, все сделал.
Комната наполнялась народом. Пришли Кельчевский, кандидат, Бондаренко, Иванов.
— Уступаю вам Чая, — сказал Андрей Бондаренко. — Это конь на любителя. Меня больше устраивает лошадь, которая идет туда, куда мне нужно.
— Чай адъютанту свидание сорвал, — хихикнул кандидат.
Андрей посмотрел на него с удивлением.
— Пате-журнал все видит, все знает, — дурашливо прищурился кандидат.
— Какое свидание? — деловито спросила командирша. — С кем?
— Женщин на фронте мало, — буркнул Иванов — зато успех за ними обеспечен.
Вавочка чуть-чуть покраснела.
Командирша смотрела на Иванова неодобрительно.
— Удивительно все-таки встречать на фронте легкомыслие.
