чем проституцией заниматься. Как вы думаете?
Андрей с тоской смотрел на девушку, которая, положив голову на плечо офицера, думала о чем-то своем.
Офицеры сели играть за столом, на котором был рассыпан табак и коробки гильз Катыка стояли рядом с машинкой для игры в железку.
— Я с тобой в половину, старичок! — сказала девушка Малаховскому.
Полковник не то обрадованно, не то смущенно засуетился.
— Так ты перебирайся ко мне. — Он похлопал себя по коленям.
— Только ты бородой не колись, — просила, усаживаясь, Галина.
— Прапорщик, уходить будете, в Галькину пользу пятерку не забудьте… — сказал интендант. — Такой уж у нас обычай.
…В половине восьмого Фанни просунула лицо в дверь:
— Полковник просит вас к себе.
Андрей натягивал сапоги, зевая и досадуя.
— Я бы сам к вам зашел, — говорил, смущаясь, Малаховский, — но не в чем выйти. Кто-то ночью утащил мои галифе… с кошельком. Почти двести пятьдесят рублей.
— Может быть, где-нибудь забыли?
— Кошелек еще туда-сюда… А штаны? Все утро искали и у интенданта, и тут…
— А Маруська где?
— Ушла… рассердилась… Я ее спросил, не она ли куда-нибудь девала. Вежливо. Ничего такого… так она взъелась — чуть китель на мне не разорвала… Так вот я хочу вас просить: пошлите своего ординарца с запиской, чтобы вестовой мой, Петр, выехал в Минск с костюмом и деньгами. Пусть у казначея возьмет. Я вас очень прошу. Телеграфировать как-то неудобно…
Полковник невесело глядел в окно, сидя в кресле и укутав ноги одеялом.
Андрей отправился на вокзал.
IX. Судьба-злодейка
Андрей скакал с ординарцем от Молодечна к позициям. Армия широко разъездила дорогу. Колеи, переплетаясь и сливаясь, разбежались по желтому песку, как рельсы на узловой станции. Обозы, скрипя, тянули к фронту муку, фураж, патроны, снаряды.
В небе шли черные аэропланы. Зенитные пушки убирали небо кудряшками высоких, медленно тающих разрывов. Обозники осторожно посматривали в небо и дергали поводья, когда поблизости резал воздух падающий стакан или шрапнельная трубка.
Посредине дороги стоял воз. Лошадь опустила голову и не шевелилась. На возу широкозадая баба в голубом ситцевом платье и в бордовом платке шелушила семечки. Под возом на земле, прямо под бабой, сидел обозник, явно устрашенный зловещим воем стальных осколков и пуль.
— Скотина! — подскакал к возу казачий офицер. — Под бабу прячешься? Вылезай немедля!
Солдат выполз из-под воза, забыв перед новой опасностью старую.
— Встать как следует! — заорал офицер.
Солдат вытянулся в верстовой столб.
— Трус, мерзавец! — свирепел офицер. — Мундир мараешь! — Он хлестнул солдата нагайкой через плечо.
Солдат взвыл.
— Ты еще воешь? Убью прохвоста!
Баба на возу перестала щелкать семечки и внезапно громко заголосила.
— Какого полка, скотина?
Солдат сказал.
— Доложи командиру, за что тебе влетело.
— Видали? — сказал он подъехавшему рысью Андрею.
— Вижу, — крикнул взбешенный Андрей. — Человека избиваете!
— А вы знаете, прапорщик, — повернулся в седле хорунжий, — что по уставу российской армии я мог не избить, а убить труса? А вас притянуть к ответу за вмешательство.
— Может быть, вы не откажете сообщить вашу часть и фамилию, чтобы соответствующие инстанции…
— Плевать я хотел на ваши инстанции! — хлестнул коня казак.
— Трус! — крикнул Андрей.
Воз с солдатом и бабой катился рысью у самой обочины поля.
Аэропланы шли уже от Молодечна, должно быть освободившись от запаса бомб. Надрываясь, лаяли кругом зенитки.
Нога Андрея продолжала вздрагивать в стремени. Он скакал, откинув голову назад, глядя, как мертвыми петлями выходят черные птички из готовых сомкнуться разрывов.
«Таубе» уходили быстро. Только один аэроплан кружил, снижаясь, словно присматривался к цели, для которой у него еще оставались бомбы.
Все батареи у Полочан переносили огонь с уходивших аэропланов на бесстрашного хищника. Барашки взрывов так близко подлетали к пилоту, что он вынужден был взвиться на значительную высоту. Разрывы последовали за ним. Кувыркнувшись мертвой петлей, «таубе» пошел на юго-запад, как будто оставлял район Полочан. Он вышел уже из того участка неба, который весь был разрисован дымками, но на его пути уже встал первый снаряд новой батареи, к району которой он приближался. Дымки разрывов один за другим мчались навстречу.
Андрей силился представить себе, что переживает летчик. Видит ли он разрывы? Как далеко они от него на самом деле? Что, если снаряд оторвет ему крыло или хвост?!
— Ой, ваше благородие, — крикнул ординарец, — глядите!
Аэроплана не было… Белый клубок дыма раздвоился. Одно облачко таяло на месте, где только что был самолет, другое стремительно неслось в сторону.
— Попали! — крикнул какой-то конник и помчался по полю, словно твердо знал, куда упадет разбитая машина.
В воздухе взвизгнуло какое-то неуклюжее тело и прошло за ближний перелесок.
Люди с дороги мчались через поле, бросая возы и двуколки.
Все бежали, скакали так уверенно, что и Андрей помчался вместе с другими к роще, перескочив через дренаж.
Далеко, за полтора-два километра от дороги, у мелкой межи, покрытой щетиной давно скошенной ржи, лежал летчик в сплошном кожаном костюме. Кто-то, стоя на коленях, снимал с него шлем.
Летчик тихо-тихо стонал. Изо рта текла струйка черной крови.
— Глаза открывает, — сказал шепотом солдат, оборачиваясь к подбегавшим.
Из деревни бежали санитары в белых передниках.
Тело хрупко сломилось в руках, как ненастоящее…
— Мешок с костями, — сказал санитар, опуская голову немца. Кровь больше не текла. Глаза глядели круглыми мутными стекляшками.
Старый солдат снял шапку и перекрестился.
— Помер, — поднялся от покойника высокий унтер с крестом на повязке, должно быть фельдшер.
— Так кончают все, кто играет с воздушной стихией, — сказал офицер с погонами воздухоплавательной роты.
— Ну, на «колбасе» можно в карты играть, — презрительно заметил пехотный поручик.
— Много вы понимаете! — почернел от злости «колбасник» и отошел в сторону.
— Это вы зря, — сказал пехотный офицер постарше.
