продолжали колебаться, напоминая мертвую зыбь на море.
Где-то тоскливо кричала выпь, в воздухе проносились стайки каких-то пичуг, все болото натужно дышало, кое-где вспучиваясь, выдыхая газы, и тогда казалось, что это — не так уж далеко, но все же приглушенные расстоянием — разрываются небольшие мины.
Теперь полковник Строгов все чаще приходил в сознание и, узнавая медсестру, спрашивал:
— Где мы, сестрица? Где все люди?
— Вам нельзя разговаривать, товарищ полковник. Очень прошу вас полежать спокойно. Потом мы вам все расскажем.
— Ты только мне скажи, где наши люди, — настаивал Константин Константинович.
Ольга поправляла бинты на его шее и говорила:
— Я сейчас, товарищ полковник.
И, подойдя к лейтенанту Тополькову, просила:
— Я не знаю что ему отвечать. Сделайте это вы.
— Хорошо.
Топольков наклонился над полковником, сказал:
— Все кончено, товарищ полковник, бой прекратился.
— Бой прекратился? А где батальон? Где артбатареи? Говори мне все до конца, лейтенант.
Топольков развел руками:
— Что ж говорить-то, товарищ полковник. Нас смяли. Танки, бронемашины, сотни автоматчиков… Разве мы могли все это удержать? Может, кто-то из батальона и уцелел, как вот мы, если успел уйти в болото. Немцы не очень наших разыскивали, считая, наверно, что мы все равно никуда не денемся.
— Что с капитаном Травиным? Он должен быть на левом фланге.
— Капитан Травин убит.
— Артиллеристы? Командиры артбатареи?
— Никого не осталось, товарищ полковник.
Константин Константинович сделал резкое движение, пытаясь подняться, однако резкая боль словно прошила все его тело, и застонав, он снова потерял сознание. Санитарка Ольга, стоявшая рядом с лейтенантом Топольковым, сказала:
— Надо ли было вот так — прямо? Для него это, может быть, хуже ранения…
— Сейчас или через час — какая разница, — угрюмо проговорил Топольков. — И вообще…
Он не договорил и как-то безнадежно махнул рукой.
— Что — вообще? — спросила Ольга.
— А вы не догадываетесь? — резко и даже как-то грубовато ответил Топольков. — Не догадываетесь, что нас ожидает в этом чертовом болоте? Мы же люди, а не жабы, чтобы жить среди этой вони, копошась в грязи и дыша этим смрадом.
Санитарка Ольга пожала плечами:
— Я не узнаю вас, лейтенант. Чего это вы скисли, как барышня… А я-то думала, что вы настоящий солдат. — Она помолчала, глядя на Тополькова, потом добавила: — Можно подумать, будто у нас не будет никакой возможности выбраться на берег. Вот пройдет немного времени, мы убедимся, что все немцы ушли — и тогда…
— Что тогда? — едко усмехнулся лейтенант. — Вы ничего не слышите?
Но она уже слышала…
Вначале далекий — приглушенный гул моторов все нарастал, нарастал, и вскоре можно было ощутить, как от этого гула вздрагивает воздух, как колеблется болотная жижа. Умолкла доселе надоедливо кричащая выпь, перестали голосить лягушки. И вдруг — уже плотно сгустившийся мрак прорезали десятки ярких световых лучей: из-за холма вынырнули мотоциклы с зажженными фарами и сразу вслед за ними выползли «Тигры» и «Фердинанды», заполнив всю округу грохотом моторов и лязгом гусениц. А потом — какая-то громоздкая машина остановилась у самой кромки берега и, включив мощные прожекторы, направила их вначале вдоль всей кромки, затем начала обшаривать болото и, наткнувшись на островок, остановила внимание только на нем, будто заподозрив там что-то неладное.
Они все — и лейтенант Топольков, и медсестра Ольга, и солдаты Мельников и Хаджи успели упасть в кустарнике, прямо в болотную жижу и замерли, боясь сделать хотя бы одно движение, и точно загипнотизированные, не могли оторвать глаз от слегка вздрагивающего прожекторного луча. Лейтенант Топольков, чувствуя, как сквозь гимнастерку и сквозь брюки к телу проникает зловонная жижа, еле удерживался, чтобы не вскочить и не броситься с автоматом в руках через болото на берег и там стрелять, стрелять по кругу до тех пор, пока сам не упадет сраженный чьей-то автоматной очередью. Словно в ответ на эту его мысль рядом с прожекторной установкой остановился легкий танк и, развернув башню в сторону островка, открыл огонь по нему из крупнокалиберного пулемета, а потом из пушки. Зачавкали по болоту глухие всплески, кое-где взметнулись вверх столбы черной, гнилой воды. Рядом с лейтенантом Топольковым послышался стон — ранило в плечо санитарку Ольгу.
— Бьют наугад, — сказал солдат Мельников. — Ни черта они про нас не знают.
И точно в подтверждение его слов — немцы прекратили огонь и выключили прожектор. Теперь все вокруг казалось черным-черно, но уже через несколько минут на берегу вспыхнуло несколько костров, стало ясно, что немцы решили здесь заночевать. Видимо, они ничего не боялись: ни налета нашей авиации, ни ночной контратаки наших войск. От костров потянуло запахами жареного мяса, там и сям послышались звуки губных гармошек, нестройных, разноголосых песен. На нашей исконной земле они чувствовали себя как дома, они, пожалуй, и всю Россию уже считали своей собственной землей, полагая, видимо, что захватить ее, поработить им будет так же легко, как они захватили многие страны.
А совсем рядом с ними, на крохотном заболоченном островке затаилась горстка людей — обессиленных неравным боем, мокрых и грязных, облепленных тучами комаров, продрогших от сырости, измученных и не знающих, что ожидает их впереди.
Полковник Строгов временами бредил, пытался вскакивать со своего «насеста» и куда-то бежать, что-то невнятно кому-то приказывал, и теперь уже — не санитарка Ольга, сама серьезно раненная, а солдат Мельников стоял рядом с Константином Константиновичем на коленях, ощущая, как холодная жижа обволакивает почти все его тело, и пилоткой отгонял от лица полковника больно жалящих комаров, а также — этой же пилоткой — прикрывал рот командира, когда тот в бреду повышал голос: берег с немцами был все-таки не так далеко, и опасность, что кто-то там услышит чужой голос, была велика.
Ольга добралась до своего «аистова гнезда», сжалась в нем, закусила губы, чтобы не вскрикнуть от временами пронизывающей все тело боли. Она и не слышала, как к ней приблизился лейтенант Топольков, и только когда он принялся осторожно снимать с нее гимнастерку, уже изрядно пропитавшуюся кровью, Ольга тихо попросила:
— Не надо, товарищ лейтенант.
— Как это не надо? — не понял Топольков. — Надо ведь перевязать рану.
— Пусть это сделает солдат Мельников, — сказала Ольга.
— Ты думаешь, я сделаю это хуже солдата Мельникова?
— Нет, я так не думаю. Но… Я стесняюсь вас…
— Фу ты, черт! — выругался лейтенант. — Нашла время для стеснений.
— Прошу вас, товарищ лейтенант, пусть это сделает Мельников.
С рассветом их тревоги обострились…
Им казалось, что их островок просматривается насквозь, и обнаружить на нем людей немцам ничего не стоит.
Вообще-то они были недалеко от истины: если бы немцам вздумалось послать двух-трех человек обследовать островок, все закончилось бы в считанные минуты. Однако немцы не сочли нужным это сделать. Да и кому могло придти в голову, что там, на этом крохотном пятачке, залитом болотной жижей, могли находиться люди.
Константин Константинович Строгов больше не бредил. Каким-то чудом жару него прошел, полковник теперь неподвижно лежал на своем насесте и силился в деталях вспомнить, что же вчера произошло и почему он больше не слышит ни выстрелов, ни шума машин, ни голосов, как своих, так и немецких солдат. У солдата Мельникова он спросил:
