домработницей. Чуть позже на жилплощади Строминых прописалась их близкая родственница А. А. Бирюкова. Семейную идиллию немного нарушали три одиноких мужчины в возрасте от 30 до 40 лет. Но они оказались тесно связанными со Строминым профессиональными узами: А. И. Троицкий работал помощником начальника сектора 4 отдела Управления ОГПУ, В. С. Евдокимов — делопроизводителем того же 4 отдела, П. К. Яковлев числился как просто военнослужащий. Все они — и Стромины, и подселенцы переехали в дом 26/28 из одного и того же места — с Красной улицы, дом 44, кв.5, и в один и тот же день, 19 сентября 1935 г. уехали в Москву. Похоже, что в квартире 61 какое-то время функционировала своеобразная чекистская коммуна. Однако ее жильцам жилось безусловно лучше, чем прежним жителям квартиры, ведь их на той же площади было ровно вдвое меньше — всего 10 чел. После отъезда Строминых и компании в квартире вообще поселилось 4 чел.: уже упоминавшиеся Напалковы-Полянские. Правда, через три года и этой площади семейству Напалковых-Полянских показалось маловато. Кстати сказать, таким образом квартиры освобождали не только для номенклатуры, но и для пользующихся покровительством властей деятелей культуры. В апреле 1935 г. в доме 26/28 специально была расселена большая коммуналка для скульптора М. Г. Манизера. Жившие здесь до него люди, а их было 24 чел., получили жилую площадь в самых разных местах, но по-прежнему в коммуналках.
Квартира становилась инструментом социального стратифицирования. Ее можно было дать в виде вознаграждения. При этом в стремлении вознаградить власти доходили до абсурда. Например, зачинатель трудовой инициативы, названной его же именем, А. Стаханов получил в качестве поощрения не просто благоустроенную квартиру, а настоящие апартаменты со специально обставленным кабинетом. Назначение этого помещения в жилье рабочего вызывает некоторые сомнения, особенно если вспомнить, что многие представители научной интеллигенции жили в куда более стесненных условиях и уж, конечно же, без необходимого по роду их профессиональной деятельности кабинета.
Стаханов получил свою шикарную квартиру в маленьком шахтерском поселке. В Ленинграде же были свои Стахановы, Изотовы, Сметанины, настоятельно требовавшие улучшения их быта. И все же относительно комфортно к концу 30-х г. жила очень небольшая часть рабочих, названных привилегированным классом в советском обществе. Отдельную квартиру имели 25 % всех рабочих города, тогда как в 1914 г. — 15 %. «Премировали» жилой площадью и представителей новой советской интеллигенции.
M. Ю. Герман вспоминает, как в 1935 г. его отец, писатель Ю. П. Герман. «стремительно обревший молодую и, отчасти… случайную славу, получил летом 1935 г. квартиру в так называемой «писательской надстройке» на канале Грибоедова…» Квартира была небольшой — всего три комнаты, но большинство ленинградцев не имели и этого. Новое жилье явно маркировало новый социальный статус семьи писателя, до этого жившей в одной комнате коммунальной квартиры на Васильевском [430]. По воспоминаниям С. Гитович, в том же доме при распределении жилплощади разыгралась трагикомедия в советском стиле. Маленькая квартирка — 25 кв. м — на последнем этаже первоначально предназначалась для поэта Ю. Инге. Но он почему-то, как пишет Гитович, поскандалил и «набил морду писателю Брыкину». За хулиганство Инге жестоко наказали: квартиру отобрали и отдали Гитовичам[431].
В непозволительной на фоне общего нищенства, а, главное, ханжески провозглашаемого равенства, роскоши жила в конце 30-х гг. ленинградская партийно-советская элита. Сугубо номенклатурным стал, например, к этому времени дом 21 по Кронверкской улице. Здесь в 25 огромных по площади квартирах располагались только работники обкома ВКП(б) и Ленгорисполкома, а также руководители аппарата НКВД. Эти люди не считались ни с санитарными нормами распределения жилья, ни с этическими. Многие власть имущие часто меняли квартиры. Так, секретарь обкома ВКП(б) М. С. Чудов приехал в Ленинград из Москвы в 1928 г. Он с женой поселился в квартире 40 дома 23/59 по Кронверкской улице. Однако уже в 1930, женившись второй раз на Л. К. Шапошниковой, секретаре областного совета профессиональных союзов, он переезжает в дом 21 на Кронверкской ул., в квартиру 8. Через пару лет чета Чудовых-Шапошниковых вернулась в дом 23/59, но уже в квартиру 103, явно освобожденную для них. Ранее в квартире 103 жило 25 человек. Семья же Чудова насчитывала всего 3 человека.
Основная масса ленинградцев в конце 30-х гг. продолжала существование в коммуналках. Кроме традиционной одной уборной и кухни, им приходилось мириться с теснотой в жилых помещениях. Учительница Н. Иванова-Романова так описывала свой быт: «И вот мы четверо, с ребеночком, няней — в одиннадцатиметровой комнате. Пианино мое стоит в комнате у тетки, у нее 16 метров. Няня стелется на ночь в коридорчике на полу»[432].
Остроту квартирного вопроса в социалистическом государстве замечали все. Немецкий писатель Л. Фейхтвангер, посетивший СССР в 1937 г., писал: «Однако тяжелее всего ощущается жилищная нужда. Значительная часть населения живет скученно, в крохотных убогих комнатушках, трудно проветриваемых зимой. Приходится становиться в очередь в уборную и к водопроводу. Видные политические деятели, ученые с высокими окладами живут примитивнее, чем некоторые мелкие буржуа на Западе»[433].
Повседневность коммуналок лишала живущих в ней людей даже маленького кусочка скрытой личной жизни, к которой так тянется человек. Самые потаенные стороны быта становились достоянием всей квартиры. И это не могло не устраивать государство, строившее свою политику на принципах тотального контроля за личностью. Жилище в советском обществе перестало быть просто местом отдыха, потребления, довольно закрытой сферой частной жизни. Оно превратилось в социальный институт, в котором нормы поведения во многом определялись санитарными и жилищными нормами, а также структурой жилища.
Идеология, стержень всей советской действительности, и ее материализованная реальность (санитарные, жилищные, коммунально-финансовые нормы) позволяли использовать квартиру, комнату, угол как механизм воспитания новой советской ментальности. Число коммунальных квартир в крупных городах, и в первую очередь в Ленинграде, продолжало расти. Советский Союз победил во Второй мировой войне, создал атомную бомбу, запустил в космос первый в мире искусственный спутник Земли и сам в конце концов прекратил свое существование, а быт «вороньих слободок» по-прежнему оставался гнетуще тяжелым и унизительным для человеческого достоинства.
И все же в обыденных разговорах нет-нет промелькнет нотка ностальгической тоски о том, как весело было жить в большой коммуналке. Особенно часто это можно услышать от людей, чье детство прошло в лабиринтах квартир с одной уборной на 40 человек. Конечно, прежде всего, с теплотой вспоминается ребячье прошлое, в любом случае кажущееся счастливым. Однако не следует забывать и другое. Микромир коммунальной квартиры комфортен для детей с их тягой к скоплению в стаи, с характерным эгалитаризмом, инфантильным иждивенчеством. Страшным является лишь затянувшееся детство большой части российского населения, пытающегося по-прежнему жить согласно неписанным казарменно- социалистическим нормам коммуналок и даже перенести их на сугубо взрослую жизнь целого государства.
§ 2. Одежда
Легко предвидеть, что многим данная книга покажется очередной попыткой усложнить восприятие исторической действительности привнесением в нее не только понятия ментальности, действительно несколько расплывчатого и многообразного, но к тому же и рассуждений о ментальной норме. Однако вряд ли кто-либо сможет опровергнуть то обстоятельство, что история ментальности связана с исследованием быта, который, по выражению Ю. М. Лотмана, «в символическом его ключе есть часть культуры»[434].
Поведенческие стереотипы в значительной мере формируются под влиянием быта. И в то же время нормы обыденной жизни являются выражением социально-культурного статуса и отдельной личности, и социальной группы, И. П. Карсавин писал: «Материальное само по себе в своей оторванности неважно. Оно всегда символично и в качестве такового необходимо для историка во всей своей материальности. Оно всегда выражает, индивидуализирует и нравственное состояние общества, и его религиозные и эстетические взгляды, и его социально-экономический строй»[435].
