бессмысленно».
Он вспомнил отца и его уроки гимнастики. Потом вновь повторил несколько раз нежное имя Клариссы д'Этиг.
Рауль ничего не слышал, но Боманьян обостренным чутьем угадал приближение Жозефины Бальзамо. Он отступил в тень и застыл настороженно справа от двери. Раулю было видно его лицо, искаженное жуткой гримасой, руки, которые конвульсивно вздрагивали, готовясь совершить убийство… А Рауль ничего не мог сделать, беспомощный и бессильный! Хотя тщетность и даже опасность попыток освободиться была очевидной, Рауль все же снова попробовал избавиться от веревок. Разумеется, безрезультатно. Эх, если бы он мог хотя бы подать голос, предупредить об опасности! Но кляп надежно заглушал его крики.
Вдруг заскрипел гравий на тропинке, зашелестела листва… Боманьян, прижавшись к стене, растворился в темноте. Рауль в отчаянии стиснул зубами кляп.
Дверь приотворилась, и на пороге возник силуэт Жозины. Стремительное движение Боманьяна, его свирепый возглас, слабый стон жертвы… Никогда еще Рауль не любил Жозину так страстно, как сейчас, услышав ее стон! В одно мгновение были забыты ее ошибки и преступления, резкие слова, сказанные при их последней встрече. Перед ним была прекрасная возлюбленная, которой угрожала гибель от руки злодея- фанатика. И ничто в мире не могло удержать убийцу!
Но этой силой оказалась любовь. В последнюю минуту смерть отступила, не совершив своего страшного дела. Боманьян рухнул на пол, как в припадке, принялся рвать на себе волосы и биться лицом о каменный пол.
Рауль вздохнул с облегчением. Жозефина Бальзамо лежала неподвижно, но он знал: она не убита. Медленно, как после обморока, она поднялась, и вскоре ее лицо приняло обычное выражение кроткого достоинства.
На ней было манто с пелериной. Она сбросила его, обнажив плечи. Наступило долгое молчание. Двое мужчин влюбленно и потерянно смотрели на нее. Не так, как смотрят на врага или жертву. Нет, оба созерцали ее, как некое божество, источающее свет и обаяние.
Жозефина поднесла ко рту хорошо известный Раулю свисток — Леонар ждал сигнала где-то поблизости. Но она передумала: к чему звать кого-то, ведь и так она была полной хозяйкой положения.
Жозина подошла к Раулю, вынула кляп у него изо рта и сказала:
— Я так надеялась, что ты вернешься, Рауль!… Ты вернешься ко мне?
Если бы он был свободен, то сжал бы ее в объятьях! Но она почему-то не спешила развязать его. Что скрывалось за этой медлительностью?
— Нет, между нами все кончено, — прошептал он.
Встав на цыпочки и запечатлев поцелуй на его губах, она сказала:
— Все кончено? Ты бредишь, мой Рауль!
Боманьян вышел из себя, увидев эту неподдельную нежность, он хотел было схватить женщину за руку, но она резко обернулась, и кроткое спокойствие на ее лице сменилось отвращением и злобой.
— Не смей ко мне прикасаться, ничтожество! — воскликнула она с силой, какой Рауль от нее не ожидал. — Не думай, что я тебя боюсь, ведь я убедилась, что ты даже убить меня не можешь самостоятельно. Ты трус, Боманьян, твои руки дрожат! Моя же рука не дрогнет, когда настанет твой час!
Он отступил перед ее гневными нападками, а Жозефина продолжала так же страстно:
— Твой час еще не настал, до сегодняшнего дня ты не страдал по-настоящему, считая меня мертвой. Мучиться ты начнешь сегодня, когда узнаешь, что я жива и люблю другого. Слышишь, Боманьян? Я люблю Рауля… Сначала я сошлась с ним лишь тебе в отместку. Но сейчас я люблю его просто потому, что не могу без него. Прошло всего несколько дней, как он оставил меня, и вот когда я почувствовала, что он для меня значит. Только сейчас я поняла, что такое истинная любовь!
Казалось, она обезумела, как и тот, кого должны были терзать эти ее признания.
А Рауль… Пламя любви и восхищения в нем угасло. Красота и волшебство обольщения Жозефины были над ним не властны, и сейчас он не видел в ее лице ничего, кроме отражения жестокой душевной боли.
Она продолжала бросать Боманьяну слова любви и ярости, словно не замечая, как его скрюченные пальцы тянутся к ее горлу.
— Я люблю его, Боманьян! Огонь, который сжигает тебя, охватил и мое сердце. Это любовь, Боманьян, такая же сильная, как твоя, и к ней так же примешивается мысль о смерти. Да, я скорее убью его, чем отдам другой. Но он любит меня, Боманьян. Ты слышишь, он любит только меня!
Вдруг яростно сжатые губы Боманьяна искривились в усмешке. Его ярость и ревность излились во вспышке горького веселья:
— Он любит тебя, Жозефина Бальзамо? Ну да, он любит тебя, как и всех женщин на свете. Ты красива, и он вожделеет к тебе. Но появляется другая, и он точно так же жаждет и ее. Знай же это, и пусть тебя гложут муки ада!
— Если я узнаю о его измене… Но этого не может быть!
Она осеклась. Боманьян смеялся ей в лицо с такой злобной радостью, что ей стало страшно. Чуть слышно она произнесла:
— У тебя есть доказательства? Дай их мне! Даже не доказательства — намек, подозрение, повод сомневаться… И я убью его как собаку! — взгляд ее окаменел.
— Я не оставлю ни малейших сомнений, — торжествовал Боманьян.
— Говори. Назови ее имя.
— Кларисса д'Этиг.
Она пожала плечами:
— Это для меня не новость. Я давно знала об этой мимолетной интрижке.
— Мимолетной? Во всяком случае, не для него. Твой возлюбленный просил руки Клариссы.
— Не может быть! Я наводила справки — они встречались в поле два-три раза, не больше!
— И еще один раз… В спальне малышки д'Этиг.
— Ты лжешь! — крикнула она.
— В таком случае лжет ее отец, рассказавший мне об этом позавчера.
— Откуда он мог это узнать?
— От самой Клариссы.
— Какой вздор! Не могла она сделать отцу такое признание!
— Она была вынуждена признаться, — с гнусной улыбкой сказал Боманьян.
— Что? Какие обстоятельства ее вынудили?
— Она носит под сердцем его ребенка.
Жозефина Бальзамо задохнулась от гнева:
— Значит, речь идет о ее свадьбе с Раулем? Но разве барон д'Этиг на это согласится?
— Конечно, черт возьми!
— Ложь! Ты сам все это придумал! Где доказательства?
— Они обменивались письмами. Устроит тебя письмо, посланное им Клариссе?
— Посланное четыре месяца назад?
— Нет, всего лишь четыре дня.
— Письмо у тебя?
— Вот оно.
Рауль, следивший за этим диалогом со все растущим беспокойством, вздрогнул: он узнал конверт письма, отправленного им Клариссе д'Этиг из Лильбонна. Жозефина взяла листок из рук Боманьяна и прочитала его. Ее гордость была смертельно уязвлена, у нее едва хватило сил удержаться на ногах. Она искала взглядом глаза Рауля, и он понял, что Кларисса приговорена к смерти. Он не испытывал по отношению к Жозефине, Бальзамо ничего, кроме гнева.
— Годфруа перехватил письмо и передал его мне, прося дать совет, — пояснил Боманьян. — На конверте был штемпель Лильбонна. Так я напал на след вас обоих.
Графиня Калиостро молчала. Лицо ее хранило печать столь глубокого страдания, что посторонний человек, увидевший ее сейчас, преисполнился бы глубочайшего сочувствия. Но ее мысли были заняты только местью. Она обратилась к Раулю:
