возможно, вовсе не обладают такой ценностью…
— Среди них есть написанные вашей рукой. И вы, сир, придаете достаточное значение, чтобы явиться ко мне в мою камеру.
— Ну и что?
— Но есть также другие, происхождение которых вам неизвестно и о содержании которых я мог бы вам кое-что сообщить.
— Ах! — с беспокойством проронил незнакомец.
Люпэн, казалось, колебался.
— Говорите, говорите прямо! — приказал посетитель. — Говорите откровенно!
В глубокой тишине Люпэн с некоторой торжественностью объявил:
— Двадцать лет тому назад между Германией, Англией и Францией был составлен проект договора.
— Неправда! Невозможно! Кто бы смог?..
— Это сделали отец нынешнего монарха и королева Англии, его бабка, оба — под влиянием императрицы.
— Невозможно! Повторяю, это невозможно!
— Переписка об этом деле тоже содержится в тайнике замка Вельденц, тайнике, чей секрет знаю я один.
Незнакомец в волнении принялся вновь расхаживать по камере.
Остановившись, он спросил:
— В этой переписке есть также текст договора?
— Да, сир. Написанный рукой вашего родителя.
— И что в нем сказано?
— Этим договором Англия и Франция обещали Германии огромную колониальную империю, которой она ныне не имеет и которая необходима для обеспечения ее величия, империю, достаточно обширную для того, чтобы она отказалась от стремления к гегемонии в Европе и примирилась с тем положением, в котором находится.
— И в обмен на такую империю Англия требовала?..
— Ограничения германских морских вооружений.
— А Франция?
— Лотарингию и Эльзас.
Кайзер умолк, опершись о стол и задумавшись. Люпэн между тем продолжал:
— Все было уже готово. Предупрежденные об этом кабинеты министров в Париже и Лондоне выразили согласие. Дело было сделано. Великий договор о союзе должен был вот-вот вступить в силу, создав основу всеобщего, окончательного мира. Смерть вашего отца перечеркнула эту прекрасную мечту. Но позволю себе спросить ваше величество, что подумает его народ, что подумает весь мир, если узнает о том, что Фридрих III, герой войны 70-го года, истинный, чистокровный немец, уважаемый соотечественниками и даже врагами, согласился и, следовательно, считал справедливым возвращение Эльзас-Лотарингии?
Он ненадолго умолк, давая время на то, чтобы проблема в отчетливой форме вырисовалась перед сознанием главы империи, перед его совестью человека, сына и государя.
Затем заключил:
— Выбор предоставлен вашему величеству — угодно ли вашему величеству, чтобы история вписала этот договор в свои анналы. Что касается меня, сир, моей скромной личности не пристало участвовать в подобном решении.
За этими словами последовала долгая тишина. Люпэн ждал с тревогой в душе. В эти минуты, которых он добился ценою таких усилий и упорства, решалась его судьба. Шли исторические минуты, вызванные к жизни его разумом, в которые «его скромная личность», что бы об этом ни говорили, обрела вдруг ощутимый вес для судеб целых империй и мира в этом мире…
Перед ним, во мраке, кесарь размышлял.
Что собирался он сказать? Как решит вопрос?
Он стал опять расхаживать по камере. Прошло несколько минут, показавшихся Люпэну нескончаемыми. Наконец, остановившись, незнакомец спросил:
— У вас есть еще условия?
— Да, сир, для вас — малозначительные.
— А именно?
— Я нашел сына великого герцога де Де-Пон-Вельденц. Княжество нужно ему вернуть.
— Дальше?
— Он любит девушку, прекрасную и добродетельную, которая тоже любит его. Он женится на этой девушке.
— Дальше?
— Это все.
— И ничего более?
— Ничего. Вашему величеству остается лишь передать директору «Большой газеты» вот это письмо, чтобы он уничтожил, не читая, статью, которую должен с минуты на минуту получить.
Люпэн протянул письмо с тревогой в душе, дрожащей рукой. Если монарх его возьмет, это станет знаком его согласия.
Посетитель заколебался. Потом яростным движением схватил письмо, надел кепку, укутался в свой плащ и вышел, не сказав ни слова.
Несколько минут Люпэн простоял, шатаясь, как оглушенный. Потом упал на стул, чуть не крича от радости и гордости.
II
— Господин следователь, настал день, в который я буду вынужден с сожалением распроститься с вами.
— Что такое, господин Люпэн? Вы намерены нас покинуть?
— С болью в душе, господин следователь, уверяю вас, ибо наши отношения были отмечены исключительной сердечностью. Но счастье, увы, не вечно. Курс моего отдыха в отеле Санте завершен. Другие обязанности отныне требуют моего присутствия. В эту ночь мне придется совершить побег.
— Желаю удачи, мсье Люпэн.
— Благодарю вас, господин следователь.
Арсен Люпэн стал терпеливо ждать урочного часа, задаваясь, впрочем, вопросом, как все произойдет, какими способами Франция и Германия, объединившись ради этого достойного дела, доведут его до конца без большого скандала. Около пяти часов пополудни надзиратель отвел его на тюремный двор. Пройдя туда, он встретился с директором, который передал его с рук на руки господину Веберу. Тот пригласил его в автомобиль, где кто-то уже сидел.
Люпэн подавил приступ дикого смеха.
— Так! Это ты, мой бедный Вебер! Тебе досталась эта работенка! Вот кого назначили ответственным за мой побег! Право, тебе не везет! Ах, старина, какой пассаж! Прославившись моим арестом, ты обессмертишь себя моим бегством!
Он посмотрел на второго из присутствующих.
— Ага, господин префект полиции, вы тоже в этом деле? Хороший подарочек для вас, черт возьми? Могу дать единственный совет — оставайтесь за кулисами. Пусть вся слава достанется Веберу. Это его законное право!.. Он ведь молодец, наш милый Вебер!
Машина быстро пробежала вдоль Сены до Булонского леса. У Сен-Клуда переехали мост.
— Отлично! — воскликнул Люпэн. — Едем в Гарш! Я потребовался для того, чтобы восстановить картину смерти барона Альтенгейма. Мы спустимся в подземный ход, и можно будет сказать, что я исчез через второй выход, который знал я один. Боже, как это глупо!
Казалось, он в отчаянии.
— Идиотство последней марки! Мне стыдно, я краснею… Кто нами правит! Какие времена! Но, несчастные, надо было обратиться ко мне. Я сфабриковал бы для вас побег высокой пробы, настоящее маленькое чудо! Это же мое любимое амплуа! Публика завопила бы о чуде и заплясала бы от удовольствия!
