минуту собирал воедино разбежавшиеся мысли, и вдруг, вспомнив все, невольно заслонился рукой, будто кто-то на него нападал.
— Какой я болван! — воскликнул он, соскочив с кровати. — Это была галлюцинация, кошмар. Достаточно поразмыслить. Если это был он, существо во плоти, этой ночью поднявшее на меня руку, он перерезал бы мне горло, как цыпленку. Этот действует без колебаний. Где же логика? Чего ради он стал бы меня щадить? Ради моих прекрасных глаз? Нет, мне это снилось, вот и все!
Он принялся насвистывать и оделся, изображая величайшее спокойствие, хотя мысль продолжала напряженно трудиться, хотя он напряженно оглядывался вокруг. На паркете, на подоконнике — никаких следов. Комната находилась на нижнем этаже, спал он при открытом окне, и было очевидно, что непрошеный гость мог прийти только с той стороны. Но там не оказалось никаких следов, так же как у внешней стены, на песке аллеи, которая огибала домик.
— И все-таки… Все-таки… — повторял Люпэн сквозь зубы.
Он позвал Октава.
— Где был приготовлен кофе, который ты подал мне вчера?
— В замке, патрон, как и все остальное. У нас здесь нет плиты.
— А сам ты этот кофе пил?
— Нет.
— И вылил потом все, что оставалось в кофейнике?
— А как же, патрон. Вы нашли его таким скверным… И выпили разве что пару глотков.
— Хорошо. Приготовь машину. Мы выезжаем.
Люпэн был не из тех, кто мирится с сомнениями. Он ждал окончательного объяснения с Долорес. Но для этого надо было предварительно пролить свет на некоторые моменты, казавшиеся ему еще неясными, и свидеться с Дудвилем, который прислал ему из Вельденца довольно странные сведения. Ни разу не останавливаясь, они добрались до великого герцогства, куда прибыли к двум часам дня. После разговора с графом Вальдемаром, которого, под каким-то предлогом, он попросил отложить поездку делегатов регентства в Брюгген, он отправился в один из местных постоялых дворов, на встречу с Дудвилем.
Тот отвел его в другую таверну, где представил ему невысокого, довольно бедно одетого человечка, герра Штокли, служащего муниципальных архивов.
Разговор оказался долгим. Они вышли и вместе посетили контору муниципалитета. В семь часов вечера Люпэн поужинал и отбыл обратно. В десять прибыл в замок Брюгген и спросил Женевьеву, чтобы вместе с нею пройти в комнату госпожи Кессельбах.
Ему ответили, что мадемуазель Эрнемон вызвана в Париж телеграммой своей бабушки.
— Хорошо, — сказал он. — Но госпожу Кессельбах повидать можно?
— Мадам ушла к себе сразу после ужина. Вероятно, уже спит.
— Нет, я заметил свет в ее будуаре. Она должна меня принять.
Люпэн, впрочем, не стал дожидаться ответа госпожи Кессельбах. Он вошел в будуар почти сразу за горничной, отпустил ее и сказал Долорес:
— Мне нужно поговорить с вами, мадам… Дело — срочное, так что простите меня… Моя просьба, признаться, может показаться вам странной… Но вы, уверен, поймете…
Он был сильно возбужден и не настроен откладывать объяснение, тем более, что перед тем как войти, ему показалось, что внутри слышен шум. Долорес, тем не менее, была одна, она уже прилегла. И сказала устало:
— Может быть, мы могли бы… завтра…
Он промолчал, привлеченный вдруг запахом, неуместным для женского будуара, — запахом табака. И в нем сразу проснулось подозрение, более того — уверенность, что в тот момент, когда он пришел, там был какой-то мужчина, что он там еще мог находиться, возможно — прятался… Пьер Ледюк? Нет, Ледюк не курил. Кто же это был тогда?
Долорес проговорила:
— Давайте закончим, прошу вас…
— Да, да, но прежде… Не скажете ли вы мне…
Он оборвал речь. К чему ее расспрашивать? Если кто-то вправду прятался рядом и этим ее смущал?
Тогда Люпэн решился и, подавляя стеснение, вызванное посторонним присутствием, сказал совсем тихо, таким образом, чтобы слышала его только она:
— Я кое-что узнал, чего не могу понять… Что меня глубоко волнует… Надо объяснить мне, Долорес, непременно…
— Что же стало вам известно?
— Регистры записей гражданского состояния в Вельденце содержат три имени, принадлежащие последним из потомков семейства Мальрейхов, обосновавшегося в Германии…
— Да, вы мне об этом уже говорили.
— Вначале — Рауль де Мальрейх, более известный под боевой кличкой Альтенгейм, бандит, великосветский апаш — ныне умерший.
— Да.
— Затем следует Луи де Мальрейх, чудовище, убийца, который через несколько дней должен быть обезглавлен.
— Да.
— Затем — Изильда, умалишенная.
— Да.
— Все это должным образом установлено, не так ли?
— Да.
— Так вот, — сказал Люпэн, наклонившись еще больше к ней, — расследование, которое я недавно предпринял, показало, что второе из имен, Луи, точнее — та часть строки, на которой оно написано, в прежнее время было подчищено. Строка теперь была заполнена другим почерком, более свежими чернилами, которые, однако, не совсем скрыли того, что было написано ранее. Так что…
— Так что? — совсем тихо спросила госпожа Кессельбах.
— Так что, имея хорошую лупу и с помощью специальных средств, которыми я располагаю, мне удалось восстановить почти соскобленные буквы и безошибочно, со всей достоверностью разобрать утраченную запись. Я установил, что в регистр был вписан не Луи де Мальрейх. Там значилось имя…
— Ох! Молчите! Молчите!..
Надломленная вдруг слишком долгим напряжением, которое выдерживала, она согнулась вдвое и, сжав ладонями голову, сотрясаемая судорогами, зарыдала.
Люпэн долго смотрел на это бедное создание, сочетание беззащитности и слабости, такое растерянное, столь достойное участия. Ему захотелось вдруг замолчать, прекратить мучительный допрос, которому он ее подверг. Но разве не действовал он таким образом, чтобы ее спасти? И, чтобы ее спасти, не должен ли был он знать правду, какой она ни оказалась бы горькой?
И он снова заговорил:
— Для чего была эта подделка?
— Это мой муж, — пробормотала она. — Это он ее совершил. С его богатством он всего мог добиться. И, в канун нашей женитьбы, подкупил одного из младших служащих, чтобы тот изменил в регистре имя второго ребенка.
— Имя и пол, — уточнил он.
— Да, — подтвердила она.
— Следовательно, я не ошибся: прежнее имя, настоящее, было Долорес? Но зачем ваш супруг?..
Вся в слезах, она стыдливо прошептала:
— Разве вы не понимаете?
— Нет.
— Но подумайте, я ведь была сестрой Изильды, слабоумной, сестрой Альтенгейма, бандита! Мой муж, точнее — еще мой жених, не хотел, чтобы так оно и осталось. Он меня любил. Я тоже его любила и дала согласие. Он уничтожил в регистре имя Долорес Мальрейх, купил мне другие документы, другое
