за нами, словно тоже решил уйти… Догнав нас, он попросил у меня прикурить… Я стал искать спички… И он этим воспользовался, чтобы ударить меня под ложечку… Я упал и, падая, заметил, что он открыл эту дверь и потащил туда за собой старика…
— Ты бы его узнал?
— О да, шеф… Крепкий парень, очень смуглый… Откуда-то с юга, конечно…
— Рибейра, — скрипнул зубами господин Ленорман. — Опять он! Рибейра, он же — Парбери. Ах, сукин сын, какая дерзость! Он опасался старика Штейнвега… И пришел, чтобы забрать его прямо отсюда, у меня из-под носа!..
И, в бешенстве топнув ногой, добавил:
— Но, клянусь преисподней, как же он узнал, бандюга, что Штейнвег здесь! Не прошло ведь четырех часов с тех пор, как я гонялся за ним через леса близ Кюкюфа… И вот он уже тут как тут!.. Как он узнал?.. Он прирос, стало быть, ко мне?..
Господина Ленормана охватил один из тех приступов задумчивости, когда он, казалось, ничего не видел и не слышал вокруг себя. Госпожа Кессельбах, проходившая как раз мимо, поклонилась ему, не получив ответа.
Но звук шагов в коридоре вывел его из транса.
— Это ты, Гурель? Наконец!
— Все правильно, шеф, — доложил Гурель, тяжело дыша. Их было двое. Прошли по этому пути и вышли на площадь Дофине. Там ждал автомобиль. В нем было еще двое, один — в черном, в мягкой шляпе, надвинутой на глаза…
— Это он, — прошептал господин Ленорман, — убийца, сообщник Рибейры-Парбери. А другой?
— Это была женщина. Без шляпы. С виду — горничная… Кажется — хорошенькая… Рыжеволосая…
— Что? Ты говоришь — рыжая?
— Да.
В одно мгновение господин Ленорман повернулся, через четыре ступеньки сбежал вниз по лестнице, промчался через двор и выскочил на набережную Орфевр.
— Стойте! — крикнул он.
Экипаж «виктории», запряженный двумя лошадьми, удалялся. Экипаж госпожи Кессельбах… Но кучер услышал и придержал коней. Господин Ленорман живо вскочил на подножку.
— Тысячу раз простите, мадам, ваша помощь совершенно необходима. Позвольте, прошу, доехать с вами… Но надо спешить… Гурель, где моя машина… Отослал?.. Тогда давайте другую, любую…
Они разбежались, каждый в другую сторону. Прошло, однако, не менее четверти часа, пока привели арендованный автомобиль. Господин Ленорман кипел от нетерпения. Госпожа Кессельбах, стоя на краю тротуара, пошатывалась, держа флакон с нюхательной солью…
Наконец они сели в машину.
— Садись с шофером, Гурель; гоните прямо в Гарш.
— Ко мне? — с удивлением воскликнула госпожа Кессельбах.
Шеф Сюрте не отвечал. Он высовывался в окно, размахивал своим удостоверением, называл себя регулировавшим движение постовым. Только выехав к Кур-ла-Рену, он снова сел и промолвил:
— Умоляю, мадам, отвечайте на мои вопросы прямо. Видели ли вы мадемуазель Женевьеву Эрнемон сегодня, к четырем часам дня?
— Женевьеву? Да, я как раз одевалась, чтобы ехать в город…
— И о той заметке, объявлении в «Газете» насчет Штейнвега, вам сообщила она?
— Действительно.
— Тогда вы и приняли решение посетить Сюрте?
— Да.
— Во время разговора с мадемуазель Эрнемон вы были одни?
— Ей-богу… Не помню уже… а что?
— Постарайтесь вспомнить… не было ли в комнате одной из ваших горничных?
— Возможно… Поскольку я одевалась…
— Как их зовут?
— Сюзанна… И Гертруда…
— Одна из них — рыжая, не так ли?
— Да. Это Гертруда.
— Вы знаете ее давно?
— Ее сестра всегда мне служила… Да и Гертруда у меня уже несколько лет… Это сама честность, сама преданность…
— Короче говоря, вы за нее отвечаете?
— О! Абсолютно!
— Тем лучше… Тем лучше…
Было семь часов с половиной, яркость дневного света начала смягчаться, когда машина прибыла к подъезду дома уединения. Не заботясь более о своей спутнице, господин Ленорман бросился к консьержке.
— Горничная госпожи Кессельбах недавно вернулась, не так ли?
— Кто? Горничная?
— Да, Гертруда, одна из двух сестер.
— Но она, по-моему, и не выходила из дому, мсье, мы не видели, чтобы она выходила.
— Но кто-то ведь только что вернулся!
— О, нет, мсье, мы никому не открывали двери с… С шести часов вечера.
— И, кроме этой двери, других выходов нет?
— Никаких. Участок со всех сторон окружен стеной, и она очень высока.
— Мадам Кессельбах, — сказал господин Ленорман, — пройдемте в ваш флигель.
Они направились туда втроем. Госпожа Кессельбах позвонила в дверь. Появилась вторая из сестер, Сюзанна.
— А Гертруда дома? — спросила госпожа Кессельбах.
— Конечно, мадам. Она в своей комнате.
— Попросите ее прийти к нам, мадемуазель, — велел шеф Сюрте.
Минуту спустя Гертруда спустилась, приветливая и грациозная в своем белоснежном переднике, украшенном вышивкой. Ее личико, действительно — довольно красивое, было обрамлено рыжей шевелюрой.
Господин Ленорман долго и молча всматривался в нее, словно для того, чтобы проникнуть в глубину мыслей, минуя невинные глазки. Но спрашивать ни о чем не стал. Минуту спустя он сказал просто:
— Спасибо, мадемуазель, все в порядке. Пошли, Гурель.
Он вышел вместе с бригадиром. И уже проходя по темным аллеям сада, заявил:
— Это была она.
— Вы думаете, шеф? Она выглядела такой спокойной!
— Чересчур спокойной. Другая удивилась бы, спросила бы меня, для чего ее звали. Она — нет. Ничего кроме старательности, кроме улыбки ценой любых усилий. Только на виске я заметил капельки пота.
— И что же?
— Теперь все ясно. Гертруда — сообщница обоих бандитов, которые орудуют вокруг дела Кессельбаха либо для того, чтобы узнать и использовать тайну пресловутого проекта, либо чтобы завладеть миллионами вдовы. Вторая сестра, несомненно, тоже участвует в заговоре. К четырем часам Гертруда была предупреждена о том, что я знаю о существовании объявления, а также о том, что у меня назначена встреча с Штейнвегом. Пользуясь отъездом своей хозяйки, она спешит в Париж, встречается с Рибейрой и человеком в мягкой шляпе и приводит их ко Дворцу правосудия, где бандит конфискует в свое пользование нашего старика.
Он подумал еще и заключил:
— Все это доказывает нам: во-первых, значение, которое они придают Штейнвегу, и страх, который вызывают его предполагаемые сообщения; во-вторых, что вокруг госпожи Кессельбах плетется настоящий
