— Отлично. Теперь все ясно.
Чемпэн, однако, продолжал:
— Есть еще одно обстоятельство, господин следователь. Господин Кессельбах, в течение нескольких дней пребывавший в большой тревоге, — я говорил вам о ее причине, о проекте, которому он придавал исключительное значение, — господин Кессельбах особенно заботился о сохранности двух предметов; во- первых — шкатулки из черного дерева, которую он для верности положил в банковский сейф, а затем — небольшого конверта из черной кожи, в котором держал некоторые бумаги.
— И этот конверт?
— Перед приходом Люпэна он в моем присутствии положил его в эту дорожную сумку.
Господин Формери взял сумку; конверта в ней не оказалось. Он потер руки.
— Итак, все складывается в цепь… Нам известен виновник, условия и мотив преступления; дело не будет сложным. Мы с вами во всем согласны, не так ли, мсье Ленорман?
— Ни в чем.
Несколько минут в гостиной царило полное недоумение. Комиссар полиции прибыл, и за его спиной, несмотря на полицейских, охранявших дверь, толпа журналистов и гостиничного персонала ворвалась в вестибюль и не желала его покидать. Как ни была известна резкость шефа Сюрте, его суровость, порой доходившая до грубости, что послужило поводом для нескольких головомоек в высоких инстанциях, — неожиданный ответ Ленормана сбил всех с толку. Господин Формери выглядел особенно озадаченным.
— Однако, — сказал он, — мне кажется, все очень просто: Люпэн ограбил Кессельбаха…
— Но зачем он его убил? — вставил господин Ленорман.
— Чтобы ограбить.
— Извините, показания свидетелей говорят о том, что ограбление состоялось еще до убийства. Вначале господина Кессельбаха связали, лишили возможности позвать на помощь, а затем уж обчистили. Почему же Люпэн, до сих пор не совершивший ни одного убийства, лишил жизни человека, не способного сопротивляться и уже ограбленного?
Следователь погладил свои длинные светлые бакенбарды жестом, обычным для него в тех случаях, когда перед ним вставал трудноразрешимый вопрос. И задумчиво возразил:
— Здесь может быть несколько ответов…
— Каких же?
— Зависит… Зависит от множества фактов, пока еще не известных… Сомнения, впрочем, могут оставаться только по поводу мотивов. По всему остальному мы согласны.
— Нет.
На сей раз ответ снова прозвучал еще более резко, отчетливо, почти невежливо, так что следователь, совершенно растерянный, не посмел даже протестовать и застыл в недоумении перед своим странным коллегой. Наконец, он произнес:
— У каждого — своя система. Хотелось бы познакомиться с вашей.
— У меня ее нет.
Шеф Сюрте поднялся и сделал несколько шагов вдоль гостиной, опираясь на трость. Вокруг все молчали и странно было видеть, как этот исхудалый, надломленный человек подавлял остальных силой властного нрава, которой уже подчинялись, хотя еще не смирились с нею до конца.
После долгого молчания он наконец произнес.
— Я хотел бы осмотреть помещения, примыкающие к этой квартире.
Директор показал ему план отеля. У комнаты справа, в которой жил сам господин Кессельбах, был единственный выход — через прихожую. Но комната секретаря, которая находилась слева, сообщалась с другим помещением.
— Пройдем туда тоже, — предложил шеф Сюрте.
Господин Формери, не сдержавшись, пожал плечами и пробурчал:
— Но ведь дверь между ними заперта, и окна — тоже.
— Пройдем туда все-таки, — повторил господин Ленорман.
Его провели в первую из пяти комнат, оставленных для госпожи Кессельбах. Потом, по его просьбе, показали ему следующие четыре. Все двери между апартаментами были с обеих сторон заперты на засовы.
Он спросил:
— Ни одна из этих комнат не занята?
— Нет.
— А ключи?
— Они постоянно находятся в конторе.
— Значит, никто не мог сюда пробраться?
— Никто, за исключением дежурного по этажу, обязанного проветривать их и вытирать пыль.
— Позовите его.
Слуга, некий Гюстав Бедо, сообщил, что накануне, согласно полученному им указанию, он запер окна во всех пяти комнатах.
— В котором часу?
— В шесть вечера.
— И вы ничего не заметили?
— Нет, ничего.
— А сегодня утром?
— Сегодня я открыл окна ровно в восемь часов.
— И ничего при этом не нашли?
— Нет… Ничего… Впрочем…
Он явно колебался. Засыпанный вопросами слуга наконец признал:
— Так вот, в комнате номер 420, возле камина, я нашел изящный футляр для сигарет… который собирался сегодня же вечером отнести в контору.
— Этот футляр при вас?
— Нет, он в моей комнате. Это сигаретница из вороненной стали. С одной стороны в нее кладут табак и папиросную бумагу, с другой — спички. На ней инициалы золотом: буквы «Л» и «М».
— Что вы говорите?
Это сказал Чемпэн, выступивший вперед и казавшийся крайне удивленным.
— Вы сказали — футляр из вороненной стали?
— Да.
— С тремя отделениями — для табака, бумаги и спичек… И в нем — русский табак, светлый и тонкий, не так ли? Принесите-ка его… Мне надо на него взглянуть… Хочу убедиться сам…
По знаку начальника Сюрте Гюстав Бедо удалился. Господин Ленорман сел и острым взором стал рассматривать ковры, мебель, занавески. Наконец спросил:
— Мы действительно в номере 420?
— Да.
Следователь усмехнулся:
— Хотелось бы узнать, какая связь видится вам между этим случаем и драмой. Пять запертых дверей отделяют нас от комнаты, где Рудольф Кессельбах был убит.
Господин Ленорман не снизошел до ответа.
Время шло. Гюстав не возвращался.
— Где этот служащий ночует, господин директор? — спросил шеф Сюрте.
— На шестом этаже, над улицей Иудеи, то есть как раз над нами. Странно, что его еще нет.
— Не будете ли вы добры послать кого-нибудь за ним?
Директор отправился сам, сопровождаемый Чемпэном. Несколько минут спустя он вернулся, на сей раз — один. Вернулся бегом, с перекошенным лицом.
— Ну что там?
— Он мертв…
— Убит?
