широкими полномочиями; они были обязаны подготовить крепости к обороне и установить контроль над генералами. Бернонвиль на посту военного министра был заменен Бушоттом, человеком трудолюбивым и преданным революции. Потом принялись за жирондистский Комитет обороны. Комитет давно вызывал упреки; состоявший из 25 членов, он носил характер совещательного учреждения: в нем много говорили, но мало делали. 5 апреля начались прения по вопросу его реорганизации. Жирондисты отчаянно сопротивлялись и снова кричали о «диктатуре». Тогда Марат бросил фразу, ставшую крылатой:
— Свободу должно насаждать силой; настал момент, когда деспотизм свободы сметет с лица земли деспотизм королей!..
6 апреля Конвент издал декрет о замене Комитета обороны
— Теперь народ добьет ее, — сказал Робеспьер. — Впрочем, сейчас мы должны показать Франции, что кипящая в Конвенте борьба — не борьба страстей, а борьба идей: самое время заняться будущей конституцией.
7
Со времени его первого политического труда проблема общественного договора постоянно волновала Сен-Жюста. Потому он и рвался в Конвент, что Конвент был избран с единственной целью — сформулировать и принять основной закон свободной Франции; это было завещано восстанием 10 августа, низвергшим вместе с королевской властью и устаревшую цензовую конституцию. Но Конституционная комиссия, состоявшая из жирондистов, раскачивалась медленно: только 15 февраля Кондорсе представил от ее имени проект, встреченный весьма сдержанно. В Якобинском клубе Кутон подверг его резкой критике, отметив, что вариант Кондорсе мало чем отличается от конституции 1791 года, будучи абстрактным, схоластичным и во многом антинародным. Тогда-то Сен-Жюст и углубился в конституционные проблемы. События марта отвлекли его; снова и с еще большим упорством он погрузился в них с начала апреля.
Вопрос Робеспьера, читал ли он трактаты Руссо, задел Антуана: произведения Жан-Жака были для него родными и близкими, с ними он познакомился еще в ранней юности, а затем тщательно изучал их в студенческие годы в Реймсе. Именно Руссо открыл ему глаза на естественное право, народный суверенитет и добродетель.
Добродетель… За нее Сен-Жюст был особенно благодарен великому философу. Понятие это как бы разделило его жизнь на две части…
…Дело происходило в 1786 году, когда он получил отказ отца Терезы. Это убило его. Озлобленный, он не желал больше видеть блеранкурских обывателей, терпеть сплетни у себя за спиной и чувствовать долгие насмешливые взгляды. Он решил бежать. В ночь с 8 на 9 сентября он взял фамильное серебро матери, продал его в Париже за бесценок, после чего был задержан комиссаром полиции и помещен в одно из самых строгих исправительных заведений, в интернат госпожи Коломб на улице Пикпюс, где томился долгие четыре месяца — целую треть года… До постижения добродетели он был себялюбцем, презирающим все и всех, не знающим, что такое совесть и честь, готовым обмануть. Но зато после постижения, поднятый на крыльях революции, которая в его глазах была лишь воплощением мыслей Жан-Жака, он полностью порвал с прошлым, без тени сожаления уничтожил память о нем и всем сердцем, всеми помыслами и чувствами отдался добродетели, которой твердо решил посвятить дальнейшую жизнь. Именно поэтому ему сделался так неприятен легкомысленный Демулен, товарищ юношеских забав, остававшийся и теперь по ту сторону рубежа, несмотря на старание петь гимн новому. Именно поэтому ему стал так близок Робеспьер, который лучше других понимал Руссо и следовал его предначертаниям, считая добродетель основой сознательной жизни. Что же здесь удивительного? Антуану, познавшему добродетель, стал ненавистен порок, и, повторяя жест Муция Сцеволы, он дал страшную клятву бороться с пороком до конца.
Добродетель… Если бы Сен-Жюста попросили определить это понятие, он вряд ли сделал бы это: он постигал добродетель больше чувством, нежели умом. И все же он без труда мог выделить главное, что ее характеризует. В основе добродетели, полагал Сен-Жюст, находится индивидуальная и коллективная нравственность. Нравственно же то, что отвечает интересам большинства: любовь к справедливости, к родине, к своему народу, постоянное стремление жить интересами этого народа. Нравственно, когда желание одного лица совпадает с желанием остальных; индивидуальная воля должна поглощаться общей волей, волей народа. Следовательно, народ всегда добродетелен и справедлив. Напротив, всякая злая воля — воля отдельных испорченных, безнравственных лиц — противостоит воле народа, а значит, и добродетели. Отсюда Сен-Жюст делал вывод, что все заставляющее индивидуальную волю отклоняться от общей воли, любая обособленность, келейность, оторванность от народа противоречит добродетели и подлежит устранению.
В этом выводе он почерпнул приговор Жиронде. На этих же принципах строились его представления о конституции республики.
Главная функция республики, полагал Сен-Жюст, состоит в защите добродетели. Добродетель народа является гарантией прочности правительства, а добродетель правительства должна гарантировать свободу народа. Фундаментом основного закона, венчающего царство добродетели, должны стать единство, свобода и равенство.
Единство — первый залог добродетели. Единство воли, единство морали, единство территории — не в этом ли сущность революционного народа? А жирондисты, пытающиеся поднять значение департаментов, отделить Париж от нации и создать искусственные противоречия между частями страны, не совершают ли уже одним этим тягчайшего преступления? Разве департаменты и Париж только территориальные единицы, разве это не части единого суверена? Кровь бойцов столицы, пролитая за революцию, разве отличается от крови бойцов провинции, пролитой за то же дело свободы?..
Свобода, святая свобода! Чего бы стоила добродетель без нее? Не больше, чем свобода без добродетели. Одна связана с другой, существовать порознь они не могут. Но если добродетель по своей природе активна, то свобода пассивна: она не действует, но противится действию. И правда, разве свобода не есть сопротивление гнету и завоеванию? Свобода, пытающаяся завоевывать, теряет смысл, полагал Сен-Жюст. Именно исходя из этого, он осуждал внешнюю политику жирондистов, пытавшихся насильственным путем привить свободу монархической Европе.
Идея свободы близка идее закона, поскольку свобода повинуется разумным, справедливым законам в той же мере, в коей рабство зависит от законов несправедливых.
И точно так же, как закон равен по отношению ко всем гражданам, свобода не может подчиняться одному человеку: в этом случае она превратилась бы в свою противоположность — в тиранию. Свобода должна быть не только полной, но и всеобъемлющей: свобода личности и народа не может иметь места без свободы совести, а последняя немыслима без свободы слова и печати.
И наконец, равенство.
Когда-то, во времена «Духа революции и конституции», плененный учением Руссо о народном суверенитете, он верил в политическое равенство как в конечную цель революции и основу демократической конституции. Поскольку каждый член нации есть равная часть суверена, думал Антуан вслед за своим учителем, между людьми не может быть иных различий, кроме добродетели и таланта. Что же касается имущественного равенства, то он считал его не только недостижимым, но и опасным, ведущим к анархии и распаду общества. Однако, когда он стал депутатом Конвента, когда в качестве народного представителя побывал в провинции и лучше понял жизнь, появились сомнения. Действительность показала Сен-Жюсту, что политическое равенство — далеко не все насущно необходимое для счастья народа. Народ хочет не только равенства перед законом, но и хлеба, а где взять хлеба, если его припрятал богатый собственник? И тогда, окинув единым взглядом прошлое и настоящее, Сен-Жюст вдруг понял, что на всех этапах революции именно санкюлоты, бедняки, люди труда толкали ее вперед, в то время как богачи,
