службу рядовыми. Генералами их сделала революция, оценившая их патриотизм, рвение и военные таланты. Но они и сильно отличались друг от друга темпераментом и поведением. Гош был горяч, храбр до безрассудства, самонадеян и упрям; Пишегрю — холоден, спокоен и осторожен. Гош всегда стремился проявить самостоятельность, Пишегрю был исполнителен и точен. Комитет и военное министерство, назначая Пишегрю и Гоша командующими двух эльзасских армий, первенство все же оставляли за Пишегрю: Бушотт уведомил Сен-Жюста и Леба, что в случае объединения армий, а таковое уже намечалось, Гош должен был оказаться под началом Пишегрю; самого Гоша, однако, не поставили в известность об этом. Сен-Жюст безоговорочно подчинился указаниям Бушотта, тем более что Пишегрю произвел на него самое благоприятное впечатление. Комиссар оценил спокойствие генерала, его дисциплинированность и скромность — этими качествами он всегда дорожил в подчиненных. Поэтому с самого начала комиссары Рейнской армии передавали все свои распоряжения только через Пишегрю. Зато Лакост и Бодо, зная, как и их рейнские коллеги, всю подноготную, оценили пикантность положения и мертвой хваткой вцепились в командующего Мозельской армией: они поняли, что этого одаренного, но своенравного генерала будет легко противопоставить Пишегрю, а стало быть, и их сопернику — Сен-Жюсту.
Одним словом, к началу наступления, так тщательно всесторонне подготовленного Сен-Жюстом и Леба, появились досадные осложнения, особенно печальные потому, что шли они не от врага, а от своих…
…Прогулка была очень приятной. Они шли рука об руку, вдыхая свежий морозный воздух, любуясь природой и словно забыв о войне, о врагах, обо всем, что наполняло их жизнь в последние месяцы. Филипп разоткровенничался и поведал другу о всех извивах своего романа с Элизой. Он безумно любил жену и, страшно скучая без нее, каждый день строчил ей отчеты о своих делах и еще более — о своих чувствах.
— Единственная теневая сторона этого чудного солнечного дня — та, — прибавил он со вздохом, — что я не смогу сегодня написать моей Элизабет…
— Напишешь завтра, — сказал Сен-Жюст.
— Уж завтра-то обязательно… И расскажу ей обо всем…
Исповедь друга тронула Антуана. На момент в нем шевельнулось желание ответить откровенностью на откровенность. Казалось, Филипп ждал этого. Но не дождался. Сен-Жюст овладел собой и переменил тему разговора.
— Вот мы почти и пришли. Теперь последний рывок — и неизвестность окончится. Хотя она уже окончилась. Теперь-то надеюсь, видишь?..
— Это может быть и форт.
— Форт? Ну ладно, пусть будет форт. А ну полезли наверх!..
…Лазар Гош, несмотря на свои неполные 25 лет, успел пройти суровую школу жизни. Сын крестьянина-псаря, он познал и нужду, и несправедливость, и палочную муштру старой армии. Он был одним из тех, кто безоговорочно примкнул к революции. Рядовой стрелок в 1784 году, капрал в 1789-м, потом сержант национальной гвардии Парижа, он вступил в ряды добровольцев первого призыва в чине капитана. Проявив героизм и талант, отличившись при Неервиндене, в мае 1793 года он стал генерал-адъютантом, в сентябре — генералом бригады, в октябре — генералом дивизии, после чего сразу же возглавил Мозельскую армию. Этот сказочный взлет, эта карьера, удивительная даже для революционной эпохи, не сделала Гоша гордецом: чуткий к солдатам, простой и открытый с офицерами, он умел привлекать сердца. Однако он знал себе цену. Постоянный успех, непрерывные победы научили его распоряжаться людьми. Ни при каких обстоятельствах не уступил бы он первенства тому, кого считал менее способным и менее достойным. Это сразу же понял Бодо и возблагодарил судьбу, связавшую его с подобным человеком. Это не сразу понял Сен-Жюст, чем в будущем осложнил и общее, и свое личное положение.
16 брюмера в Фальсбурге состоялась первая встреча Гоша и Пишегрю. Были обсуждены детали и сроки наступления. Гош существенно дополнил и уточнил план Сен-Жюста. Он наметил, что сразу после взятия Бича из частей Мозельской и Рейнской армий будет создан ударный корпус для вторжения в Цвейбрюккен, где, угрожая левому флангу противника, заставит его немедленно отступить, открыв прямой путь на Ландау. Генеральное наступление, полагал Гош, следовало планировать на 21 брюмера. Пишегрю, не высказав каких-либо замечаний, полностью согласился с Гошем. Так с самого начала командующий Мозельской армией взял верх над своим предполагаемым начальником, фактически подчинив его волю. Бодо и Лакост аплодировали; Сен-Жюст закусил губу. Тем не менее он и Леба были готовы утвердить план и дату наступления, предложенные Гошем.
Однако 21 брюмера наступление все же не состоялось. В том не были повинны ни Гош, ни Сен-Жюст; вина целиком падала на Пишегрю и Карно: первый не смог своевременно доставить Гошу обещанные 10 батальонов, второй задержал присылку резерва из Арденнской армии. Срыв наступления имел серьезные последствия. Вечером 24 брюмера стало известно о падении Форт-Вобана, важнейшего укрепленного пункта между Рейном и Модером. В Саверне началась паника. Теперь надо было наступать во что бы то ни стало — это понимали и комиссары и генералы.
Новая и окончательная дата генерального наступления была назначена на 27 брюмера…
…Когда наконец, преодолев крутой подъем, они достигли вершины, Леба не удержался и высказал давно занимавший его вопрос:
— Каким же образом доставляли сюда строительный материал?
— Одна из вечных загадок, — ответил Сен-Жюст. — Столь же трудно понять, как поднимали афиняне камни для своего Акрополя…
Они с любопытством рассматривали кладку полуразрушенной стены.
— Что-то на замок не очень похоже, — съязвил Филипп.
— Не меньше, чем на форт, — в тон ему ответил Антуан.
— Но посмотри: вот сторожевая башня! Она хорошо сохранилась.
— В первый раз слышу, чтобы форт располагал подобными сторожевыми башнями. Скорее это донжон.
Тут пришла очередь расхохотаться Филиппу.
— Донжон… Или ты думаешь, что я полный неуч? Ведь каждому известно, что донжон строили в центре двора. Только в центре, слышишь, знаток?..
Сен-Жюст опустил голову.
— Ты прав, возразить нечего. Теперь ясно: нужен специалист. Но что бы это ни было, постройка древняя: обрати внимание на кладку.
— Уже обратил.
— Стало быть, ее не могли воздвигнуть австрийцы, как кое-кто недавно предполагал, — улыбнулся Сен-Жюст.
— Не могли, согласен. А теперь, когда наши шансы уравнялись, не худо бы заглянуть внутрь…
Через пролом в стене они прошли во двор. Внутри двора оказалось несколько полуразрушенных зданий; одно из них примыкало к стене и заканчивалось высокой башней без кровли.
— Заберемся наверх, — Сен-Жюст указал на башню.
Леба кивнул.
По стершейся, выщербленной винтовой лестнице они стали подниматься наверх. Двигаться приходилось в полутьме, пробуя каждую ступеньку. Миновав две промежуточные площадки, они достигли верхней, открытой, здесь, ослепленные ярким солнечным светом, несколько секунд ничего не видели, а потом, пораженные, словно окаменели.
Они находились на одной из самых высоких точек Бьема. Необъятная панорама на все стороны света открылась перед ними. Напротив хорошо различалось ущелье, за ним — город. Среди городских зданий выделялась церковь; все это казалось кукольным, ненастоящим. С трех сторон тянулись бескрайние горы, леса, долины, превращавшиеся в легкую дымку, сливавшуюся по горизонту с небом.
Молча стояли они, любуясь сказочным зрелищем, испытывая ощущение какого-то мифического дедаловского полета, тем более что здесь ветер, почти не чувствовавшийся на плато, гудел в ушах и
