изнемогающую Родину против потока деспотизма и интриг, к Вам, которого я знаю только как бога по его чудесам, я обращаюсь…» А кончалось письмо так: «…я не знаю Вас лично, но я вижу, что Вы большой человек, Вы не просто депутат одной провинции, Вы депутат Человечества и Республики…»
Да, уже на заре Учредительного собрания юноша стал разочаровываться в Барнаве и Ламете — своих прежних богах, кумирах первой Ассамблеи. Уже в то время его богом становился Неподкупный. А сегодня бог спустился с далеких небес…
Слово за слово завязалась беседа. Она текла свободно и непринужденно. Робеспьер первым сделал шаг к сближению, заметив:
— Итак, вы Луи-Леон-Антуан-Флорель… Видите, я запомнил. А я Максимильен-Мари-Изидор. Но близкие называют меня просто Максимильеном. А вам какое из ваших имен приятнее?
Сен-Жюст смутился.
— Как вам сказать… Родные зовут меня Антуаном, но мне больше нравится имя Леон.
— А мне — Флорель. Вот действительно чудесное и притом редкое имя; не с ним ли связано представление о Флоре, богине цветов? Оно говорит о расцвете физических и духовных качеств человека… Как оно подходит вам! Что, если я назову вас Флорелем?
Сен-Жюст преодолел смущение. Он ответил просто:
— Извольте. Угодное вам не может быть неприятно мне.
…Только теперь он почувствовал, что язык у него начинает заплетаться: непреоборимая усталость — результат суматохи последних дней — вдруг проступила наружу; он зевнул.
Робеспьер все понял.
— Кстати, Флорель, — сказал он как бы между прочим, — вы ведь устали с дороги. Скиньте-ка ваш редингот и прилягте.
— Что вы, — всполошился Сен-Жюст, — о чем вы говорите…
— А что здесь особенного? Мы же единомышленники и, надеюсь, будем друзьями; к чему излишние церемонии?
— Но право, это неудобно.
— Удобно. Уж если не побоялись прийти в такое время, — улыбнулся Робеспьер, — значит, все удобно. А мне как раз предстоит работа. — Он сделал вид, что погружен в чтение.
Не в силах противиться соблазну, Сен-Жюст лег. Через мгновение он уже спал. Робеспьер же, взяв чистый лист, написал: «Огромные способности. Чист. Предан».
Неподкупный привык делиться мыслями с бумагой. Этот листок Сен-Жюсту довелось увидеть через полтора года после своей первой беседы с Робеспьером.
Благодаря дружбе с Элизой — девушкой, открывшей дверь в день его приезда, — Антуан, почти ежедневно посещавший дом на улице Сент-Оноре, вскоре знал уже все о семье Дюпле и ее роли в жизни Неподкупного.
С того дня, когда в ответ на предложение Мориса Дюпле Робеспьер согласился переждать под его кровлей бурные часы, последовавшие за расстрелом на Марсовом поле, он, совершенно не подозревая, начал новый этап своей жизни. Бездомный, он получил не только квартиру, но и уход, одинокий, приобрел любящую семью, гонимый, встретил горячих единомышленников и приверженцев, робкий и неуверенный, почувствовал полное понимание и поддержку. И если верно, будто человека формирует среда и обстоятельства жизни, то Неподкупного как политического деятеля во многом сформировал дом Дюпле, отныне Сен-Жюст не сомневался в этом.
Морису Дюпле в то время было под шестьдесят, но выглядел он гораздо моложе. Этот коренастый человек в растрепанном парике и потертом камзоле был энергичен и расторопен, а в глазах его светилось спокойствие работника, уверенного в своем завтрашнем дне. Столяр по профессии, он имел мебельное предприятие, регулярный доход от которого позволил ему приобрести три дома, сдававшиеся под квартиры. Взыскательный хозяин и строгий глава семьи, Дюпле не был чужд просветительной философии, а с начала революции стал завсегдатаем Якобинского клуба, где и встретился с Робеспьером, ставшим его любимым оратором и духовным вождем.
Семейство ремесленника-дельца было под стать добродетелям самого господина (а ныне гражданина) Дюпле. Жена его, Мари-Франсуаза, происходившая также из потомственных столяров, была на несколько лет старше мужа и обладала достоинствами образцовой матери и хозяйки; полностью разделяя взгляды мужа, она стремилась привить их своим дочерям и малолетнему сыну.
Из четырех барышень Дюпле в доме отца жили три: Элеонора, Виктория и Элизабет; четвертая, Софи, в самом начале революции вышла за провинциального адвоката и переехала к нему в Овернь. Хотя Морис Дюпле и стоял «выше суеверий», дочери его воспитывались в соседнем монастыре, что не помешало им, конечно, в годы революции разделить убеждения, господствовавшие в семье.
Старшая из сестер, Элеонора, увлекалась живописью и брала уроки у метра Реньо, соперника Давида. Это была высокая, стройная девушка с очень спокойным выражением лица. Правда, лицо ее заметно оживилось и порозовело, когда в доме появился Неподкупный… Молва окрестила Элеонору «невестой Робеспьера». По какой причине? Потому ли, что девушка проявляла особенное внимание к жильцу, а он в свою очередь был с нею особенно мягок и предупредителен? Или потому, что их часто видели вместе прогуливающимися вдоль Елисейских полей? Во всяком случае Максимильен никогда не посвящал друга в свои сердечные тайны, а Антуан никогда не обнаруживал стремления эти тайны раскрыть.
Младшая сестра Элеоноры, Элизабет, была любимицей семьи. Хорошенькая, веселая, озорная, она могла быть, когда требовали обстоятельства, очень серьезной. Всеобщая любовь не избаловала ее: Элиза стремилась помочь каждому, глубоко переживая огорчения близких. Молодые люди, принятые у Дюпле, наперебой ухаживали за Элизой, но до сих пор еще никому не удавалось проникнуть в ее сердце. Никому, пока не появился двадцатипятилетний Антиной, с первой же встречи поразивший воображение девушки и почему-то не пожелавший этого заметить…
Воспитание барышень Дюпле не отучило их от домашней работы. Девушки умели стирать и гладить, шить, вязать и чинить белье, а также помогали матери на кухне; в доме не было постоянной прислуги, лишь для большой уборки дважды в месяц приходила женщина из Шуази, где жил и работал брат Мари- Франсуазы, столяр Жан Пьер Вожуа.
Семьи Дюпле и Вожуа находились в близких отношениях и часто встречались домами. По праздничным дням в хорошую погоду Морис Дюпле, заложив старый рыдван, со всем семейством отправлялся в Шуази, к шурину на обед; впрочем, обед был предлогом; просто хотелось отвлечься от городских забот, отдохнуть на природе. Младшие Дюпле иной раз оставались в Шуази: очень уж был им люб старый уютный дом дяди Вожуа, с тенистым садом, спускавшимся прямо к Сене, — Элиза с восторгом рассказывала обо всем этом Сен-Жюсту.
Антуану нравились Дюпле, ему было приятно наблюдать внимание и заботу, которыми все члены семьи окружали его старшего друга. Он стал завсегдатаем «четвергов» гражданки Дюпле, когда вечерами, после заседания в Клубе, в ее гостиной собирались ближайшие соратники Неподкупного, чтобы, ненадолго отвлекшись от политических споров, поговорить об искусстве, послушать музыку и пение или просто поболтать о том о сем. Иногда устраивались литературные чтения, и Робеспьер становился героем дня: он прекрасно декламировал стихи Корнеля и Расина — своих любимых поэтов.
И вот, когда Антуан совершенно свыкся с новыми друзьями, как раз в период процесса короля, здесь развернулись домашние события, печальные и комические одновременно.
Поскольку вместе с Максимильеном Робеспьером в Конвент был избран его младший брат, Огюстен, супруги Дюпле из уважения к своему знаменитому постояльцу выделили комнату и его брату. С ним поместилась сестра Шарлотта, еще раньше приехавшая из Арраса. Сен-Жюст уже в первые дни пребывания в Париже познакомился с Огюстеном, а потом они сидели в Конвенте на одной скамье. Что же касается Шарлотты, то, хотя Антуан и видел ее несколько раз у Дюпле, он едва раскланивался с нею: девушка держалась очень гордо и отчужденно, «четверги» посещала редко и на них не удостаивала разговором никого из присутствующих. Максимильен болезненно переживал эти особенности сестры. «У нее доброе сердце, — словно в оправдание говорил он Сен-Жюсту, — но такой уж она родилась, с этим ничего не
