Роланда да еще Гильома Тулузского; впрочем, и эти двое обзавелись и новым обликом, и новой родней: Роланд стал «племянником» Карла Великого, а Гильом получил не менее знаменитых предков. Зато вдруг «ожили» многочисленные герои, которых не знала или почти не знала подлинная история. Появился неугомонный Рено де Монтобан с тремя братьями, появился многострадальный Ожье Датчанин, чей героизм не раз спасал Карла, появились бешеный Рауль де Камбре, предатель Гуенелон и многие, многие другие.
Все они действуют вразброд, но при этом обязательно сходятся в одной точке, и точка эта – их сюзерен, непобедимый император. Недаром давно уже замечено, что даже в знаменитой «Песни о Роланде» подлинным героем является вовсе не Роланд, а его «дядя» – Карл Великий.
И вот что особенно знаменательно.
Внимательно приглядываясь, видишь: средневековая поэзия преувеличила, но вовсе не исказила реальные черты образа франкского императора. Борющийся с коварными вассалами, отправляющийся паломником в Святую землю или ведущий в крестовый поход христианских рыцарей, Карл, мощный седобородый великан, рассекающий ударом меча всадника вместе с конем, – это, в сущности, исторический Карл, но разросшийся в глазах потомства, подобно тому, как, по образному выражению историка, «заходящее солнце удлиняет тень предметов, не лишая возможности признать их действительные очертания».
Однако, чтобы понять характер и степень этого «разрастания», нужно возвратиться к началу.
Подспудный период
Выше уже говорилось, что повсеместное возвеличение Карла, дошедшее почти до обожествления, началось сразу же после его смерти. Всевозможные хроники, большие и малые Анналы, придворные и провинциальные поэты не жалели эпитетов, прославляя покойного. «Могущественнейший», «преславный», «знатнейший», «непобедимый» и даже «божественный», «чья мудрость и проницательность не знает равных», «самый знаменитый из всех августов», «император Рима» и, более того, «император всего христианского мира», «прославивший как своих предков, так и потомков» – этими и подобными формулами пестрят латинские источники IX века, причем восхваление возрастает по мере того, как действительность становится плачевной, по мере сворачивания дела Карла и развала его империи. Справедливость, впрочем, требует отметить, что в этом хоре славословий иногда все же проскальзывают отдельные негативные нотки, которые тонут в общем фимиаме, но оставляют след, не забытый будущими слагателями жест и кантилен. Иные «ревнители веры» не могут простить авторитарных замашек Карла, его нетерпимости к «слугам Божьим», пытающимся проявить самостоятельность. И здесь его «ахиллесовой пятой» становится весьма простительная, с нашей точки зрения, слабость к женскому полу, его «многоженство» (пять законных браков плюс наложницы), его снисходительное отношение к романам дочерей и придворных. Так, уже в 820 году появилось записанное в монастыре Рейхенау «видение» некоего монаха (в дальнейшем переложенное на стихи), в котором Карл изображается в чистилище, где он терпит муки за свою развратную жизнь. Примерно к этому же времени относится и сказание о святом Эгидии, отпускающем Карлу какой-то «великий грех»; согласно традиции речь шла о кровосмесительстве, о сожительстве Карла с родной сестрой Гизелой, от каковой связи и произошел Роланд, являющийся таким образом одновременно и племянником и сыном Карла (!).
Вслед за IX веком наступили Х и XI века, самые «темные» и с точки зрения реальной жизни народов Западной Европы (феодальная раздробленность, набеги норманнов, венгров, арабов), и в плане познания историков об этом времени, включая и нашу тему. Здесь очень мало удостоверенных фактов, вследствие чего приходится ограничиваться молчанием, либо строить гипотезы, прибегая к ретроспекции.
«Королевская жеста»
Но затем положение меняется. С конца XI века начинается эпоха крестовых походов, принесшая рыцарскую поэзию, которая впервые записала, правда в трансформированном виде, кантилены и жесты, сложившиеся в течение двух предшествующих столетий. Так родился новый этап каролингской эпопеи. Главный цикл, посвященный Карлу и самый ранний по времени опубликования, получил название «королевской жесты». Комбинируя ее данные с другими «песнями», можно выстроить довольно подробно традиционный образ Карла в динамике его действий.
Начнем с происхождения.
Согласно поэме «Флоовант» первым королем франков был Хлодвиг. Его сын Флоовант выдал свою дочь за сакса, потомки которого претендовали на французскую корону. Однако корона досталась некому Ансеису, победившему саксонского претендента. Этот-то Ансеис стал отцом Пипина и, соответственно, дедом Карла Великого.
Здесь все – чистейшая фантазия. Характерно, что выпало даже имя Карла Мартелла, одного из знаменитейших предков Карла Великого, видимо им и поглощенного. Но при этом весьма примечательны два обстоятельства: 1) указание на Хлодвига, как на первого короля франков; и 2) становление каролингской династии дано в противостоянии саксам, реальным врагам Карла Великого, ставшим одним из главных объектов его завоевательной политики.
О родителях Карла и его детстве и юности подробно повествует эпическая поэма «Большеногая Берта». Фабула ее такова. Услышав о красоте и добродетели Берты, дочери венгерского короля Флуара, король Пипин добивается ее руки. Но вскоре Берту подменяет похожая на нее служанка Алиста, которая и становится королевой, а несчастную Берту как самозванку Пипин обрекает на смерть. Берте, которая уже беременна, удается бежать, и она вместе с родившимся сыном какое-то время скрывается, пока не происходит разоблачение козней Алисты. Королева с сыном торжественно возвращается во дворец, но тут юному Карлу приходится вступить в жестокую борьбу со своими сводными братьями, сыновьями Алисты. Карл вынужден бежать в Испанию, где он женится на дочери короля Толедо. Затем, совершив ряд подвигов, в том числе освободив папу римского от его врагов-язычников, он возвращается во Францию, расправляется с узурпаторами-братьями и законно венчается королевской короной.
Этот авантюрный роман отражает, по крайней мере, четыре реальных факта: 1) отчуждение Пипина и Бертрады, чуть не ставшее причиной их развода, 2) аквитанский поход юного Карла в 769 году; 3) борьбу Карла с лангобардами в защиту папского престола; 4) неприязненные отношения Карла с его братом Карломаном до самой смерти последнего.
К войне Карла с лангобардами возвращается жеста Ожье Датчанина. Этот рыцарь, бежав от гнева короля Карла, находит приют в Италии, у короля Дидье (Дезидерия). Разгневанный Карл объявляет войну Дезидерию. Ожье проявляет чудеса храбрости, но не может одолеть Карла. Здесь мы видим явный намек на бегство ряда сторонников Карломана к лангобардскому двору в 771 году. И хотя события итальянской войны 773–774 годов перевернуты и извращены, назван реальный исторический персонаж – Дезидерий, Карл же правильно показан как победитель; что же касается Ожье, то историки утверждают, будто сумели найти его прототип. Об итальянской войне Карла повествует также жеста «Аспремонт», где, правда, Дезидерий переименован в Аголанда, а его сын Адальгиз – в Эаумонта.
С разной степенью подробности в жестах отражены и другие войны Карла. Саксонской войне посвящена довольно фантастическая поэма «Гитален», замечательная лишь тем, что под этим именем просматривается подлинный вождь саксов – Видукинд. Более адекватно освещено в эпосе завоевание Бретани, которому посвящена особая поэма и о котором сверх того имеются упоминания в «Короновании Людовика» и «Песни о Роланде» (напомним, что подлинный Роланд как раз и был префектом Бретонской марки). Вот этому-то персонажу в эпосе и повезло больше всех.
