Но этого не произошло.
В течение нескольких часов повстанцы даром теряли время, выкрикивая свои лозунги и пререкаясь с Буасси д'Англа, председателем Собрания; руководители «Вершины», которые могли бы возглавить движение и ввести его в нужное русло, проявили полную растерянность и пошли на поводу у термидорианцев. Последние, почувствовав смертельную опасность, поскольку уже раздавались крики «Долой изменников!», «Составим свой Конвент!», лицемерно, чтобы выиграть время, предложили обсудить положение. И вот в то время, когда было очень легко овладеть правительственными комитетами, оставшимися без охраны, инсургенты и примкнувшие к ним монтаньяры упражнялись в пустых словопрениях, выступая с противоречивыми предложениями и призывами.
Бесплодно проходили часы. Наступил вечер. Используя предоставленную им передышку, Комитеты сумели стянуть войска. Около двенадцати часов ночи инсургенты схлынули и очистили Конвент под натиском национальных гвардейцев из буржуазных кварталов. Почувствовав себя в безопасности, термидорианцы тут же декретировали арест лидеров «Вершины» — Ромма, Гужона, Бурботта, Дюкенуа и других…
Лорану было ясно: повстанческий комитет не продумал всего до конца. И главное — не выработал единства действий с депутатами «Вершины»; теперь за это приходилось расплачиваться…
Всё было кончено.
Впрочем, для повстанцев это не представлялось очевидным.
Борьба возобновилась на следующий день. И были мгновения, когда казалось, что всё ещё может быть переиграно.
На короткое время в руки санкюлотов попала ратуша, а затем, тесня «мюскаденов» и национальных гвардейцев, они вновь окружили Конвент.
Но термидорианцы уже держали ключевые позиции в своих руках. Их войска перекрывали силы повстанцев. А санкюлотским пушкам, направленным на Тюильрийский дворец, они противопоставили обычную ложь и демагогию: они поспешили успокоить доверчивых бедняков, надавали им множество несбыточных обещаний, а председатель Конвента даже заключил делегатов секций в свои «братские объятия»…
Простояв несколько часов на Карусельной площади, инсургенты разошлись по домам, считая битву выигранной, в то время как битва была безнадёжно проиграна.
Оставался разгром, который и занял двое ближайших суток.
В это время Гракха Бабёфа в Париже не было. Ещё 25 вантоза (15 марта) его перевели из парижской тюрьмы Форс в аррасскую тюрьму Боде. Как обычно, с первых же дней заключения он принялся писать декларации, афиши и письма к властям и частным лицам.
Хотя режим в Боде был строгий, Бабёф быстро сумел сговориться с тюремными надзирателями и за мелкую мзду получил вполне реальную возможность связи. «Почтовыми голубями» стали дети тюремного персонала, что же касается адресатов, то недостатка в них не было. Бабёф завязал оживлённую переписку с другими политическими заключёнными в той же тюрьме и в других тюрьмах Арраса; он обменивался посланиями с энергичной вдовой прокурора Коммуны Шометта, с членом Конвента Фуше, которого считал своим соратником, и с другими лицами, на понимание и содействие которых рассчитывал. И если Фуше, как показало будущее, вёл двойную игру, то большинство корреспондентов Бабёфа оказались настоящими патриотами и чуткими товарищами; они оказывали посильную материальную помощь трибуну и его семье, организовывали публикацию его воззваний. И главное — благодаря им он был постоянно в курсе событий, происходивших в стране и в столице.
Узнав о движении 12 жерминаля, Бабёф пришёл в восторг. «Что я слышу! — писал он, — Какие успокоительные звуки проникают в каземат, в котором я заключён!.. Бессмертный Париж! Ты снова взял себя в руки, снова проявил утраченную было энергию!.. О, моя темница! Как ты прекрасна, когда через мрачное слуховое окно в тебя проникают светлые лучи снова засверкавшей общественной свободы!..»
Бабёф полон энтузиазма. Даже неудачный исход дня 12 жерминаля не может ослабить его упований. Он пишет воззвание к Сент-Антуанскому предместью, он обращается с пламенными призывами к оставшимся в Париже единомышленникам: «Следует ли нам впадать в уныние? Нет! Именно перед лицом великих опасностей раскрываются гений и мужество…»
Финал прериальского восстания подействовал на Бабёфа иначе. Трибун не мог не понять, что это было уже нечто большее, чем простая неудача; то был крах надежд и чаяний, вызревавших в течение многих дней и недель…
Да, это был разгром. Разгром полный и безусловный. Уже после жерминаля правые термидорианцы поспешили свести счеты с главными из своих соперников; многие демократы-якобинцы были арестованы, а четверо ведущих деятелей времен якобинской диктатуры — Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа, Барер и Вадье[22] — обречены без суда на «сухую гильотину», на бессрочную ссылку в Гвиану.
Поражение рабочих в прериале имело гораздо большие последствия.
Ещё до завершения своей победы термидорианцы поспешили арестовать тринадцать виднейших депутатов-якобинцев, лидеров «Вершины», большая часть которых не принимала ни малейшего участия в восстании.
4 прериаля (23 мая) армия генерала Мену окружила Сент-Антуанское предместье. Рабочие были разоружены.
В тот же день Конвент создал военную комиссию, чтобы ускоренно завершить беспощадную месть осмелившимся его устрашить.
Среди множества смертных приговоров выделялось осуждение шести депутатов — шести «последних монтаньяров»: Ромма, Дюкенуа, Дюруа, Бурботта, Субрани и Гужона; эти шестеро в момент произнесения приговора закололи себя кинжалом, который передавали друг другу…
Всего было привлечено к суду до десяти тысяч человек. Демократическая партия в Конвенте оказалась раздавленной. Рабочие Парижа, обессилевшие в неравной борьбе, были надолго загнаны в свои предместья.
Гракх Бабёф не мог не почувствовать всей силы поражения.
Это был не только физический разгром, но и тяжелейший идейный удар: теория «мирного восстания» себя не оправдала.
Отныне нужно было менять стратегию и тактику борьбы.
Тем более что после прериаля, при явном попустительстве термидорианских властей, страну охватил новый, ещё небывалый по силе, спазм белого террора.
Белый террор как течение оформился после падения монархии и казни короля; название он получил от белого знамени роялистов, приверженцев Бурбонов.
Но понятие «белый террор» вскоре стало гораздо шире своего первоначального смысла. После начала федералистских мятежей жирондистов, когда, сомкнувшись с роялистами, они наряду с прямыми военными действиями стали прибегать и к уничтожению якобинских вождей (Марата, Шалье), имя белого террора было распространено на всю антиреспубликанскую и антиправительственною деятельность, как тайную, так и явную, осуществляемую вражескими армиями, большими группами мятежников и отдельными лицами.
Именно тогда — к осени 1793 года — по требованию санкюлотов правительство Республики ответило на белый террор революционным красным террором.
Красный террор якобинцев, наряду с их экономическими и социальными мерами, спас завоевания революции и уберёг Республику от расчленения и распада осенью 1793 — весной 1794 годов. Но он вызвал ненависть и страх у крупной спекулятивной буржуазии, ставшей отчасти объектом этого террора.
Контрреволюционный переворот 9 термидора среди прочих задач, поставленных собственниками новой формации, имел целью покончить с красным террором.
Он и покончил с ним.
Но одновременно, следуя логике обстоятельств, переворот приоткрыл дверь и для подавленного ранее белого террора.
