воспрянули, и главное место среди них заняло кафе «Китайские купальни».
Это кафе во время господства «мюскаденов» успешно выдержало неоднократные осады, и обитатели его, даже в те страшные дни, не пали духом. Хозяин кафе, гражданин Кретьен, человек энергичный и стойкий, недаром при якобинцах был членом Революционного трибунала; он имел всегда в своем распоряжении дюжину здоровенных молодцов, которые столь успешно отражали атаки незваных гостей, что «инкруаяблям» оставалось лишь ретироваться, поглаживая помятые бока и побитые головы, Теперь в кафе Кретьена собиралось одновременно до шестидесяти «вождей» демократов, не считая рядовых патриотов.
К числу постоянных посетителей кафе принадлежали бывший якобинский мэр Паш, бывший финансист Конвента Камбон, бывший военный министр Бушотт, бывшие члены Комитета общей безопасности Амар и Вулан, бывшие генералы Россиньоль и Жавог, а также всем известный Жан Друэ, бывший почтмейстер, некогда задержавший в Варенне Людовика XVI при его попытке к бегству из Франции.
Но конечно же главным авторитетом среди них пользовался шестидесятилетний Вадье, один из столпов Революционного правительства II года, успешно переживший все гонения и все проскрипции.
Во время совещаний, часто затягивавшихся до глубокой ночи и проходивших в боковом зале кафе, Вадье всегда председательствовал; только в случае болезни старика его заменяли Леонар Бурдон или Амар.
Якобинская группа кафе Кретьена, внушительная но числу и пользовавшаяся большим уважением среди санкюлотов, составила как бы второй отряд будущего общества Равных; слившись с потоком, руководимым Буонарроти и Дарте, она с ним вместе и образовала ту огромную, но пёструю массу жаждущих, которая заполняла сад Женевьевы и тесные монастырские помещения, назвав себя Клубом Пантеона.
Формальной датой открытия Клуба стало 25 брюмера (16 ноября), фактически же он начал работать лишь месяц спустя.
Хотя подлинными его руководителями были такие принципиальные сторонники равенства, как Буонарроти и Дарте, крайняя осторожность многих членов (её разделял и сам Гракх Бабёф, находившийся в подполье) привела к тому, что Общество поначалу отказалось от зафиксированного устава, постоянных обязанностей председателя и секретаря, а также от ведения протокола и списка присутствующих, не желая ни в чем напоминать Якобинский клуб, разогнанный термидорианцами. Единственным условием приёма в Клуб была рекомендация двух его членов, что создавало текучесть, открывая доступ случайным людям, появляющимся на одном-двух заседаниях и затем исчезавшим. Но из этого недостатка друзья Равенства всё же сумели извлечь и некоторую пользу: ведя устную и письменную агитацию в рабочих предместьях, они привлекали к участию в заседаниях Клуба новые сотни людей труда, и если к концу брюмера Клуб насчитывал до ста пятидесяти членов, то месяц спустя это число увеличилось в десять раз.
Быстрый рост количества пантеонистов заставил их из верхних этажей монастыря спуститься в обширное подземелье.
Новичка, впервые пришедшего в Клуб, поражала внушительная и строгая картина.
В огромном подвальном зале царил полумрак.
Факелы, распространявшие едкий запах смолы, освещали лишь трибуну, отбрасывая мерцающие блики на лицо оратора и передние ряды слушателей.
Поскольку мебель отсутствовала, члены Клуба устраивались кто как сумеет — сидели на ящиках, на корточках и прямо на полу или же стояли, прислонясь к колоннам и стенам.
А голоса выступавших звучали глухо и глухо басы органа…
К этому времени вполне отчетливо выявились те два направления, которые наметились ещё во время встречи патриотов в начале брюмера.
Одно из них объединяло «людей 89-го года», которых интересовала преимущественно политическая сторона дела, и в первую очередь возможность влиять на нынешнее правительство, чтобы найти себе лучшее место под солнцем. Многие лидеры этой группы даже не пытались скрыть своей солидарности с Директорией; на подобную позицию, к большому огорчению своих прежних соратников, стал и Марк Антуан Жюльен. Другое направление возглавленное Буонарроти, уделяло основное внимание пропаганде догматов Равенства среди широких масс народа. Попеременное влияние каждого из этих направлений приводило к изменчивости общих настроений.
В целом же громоздкость и многолюдность Клуба — при неоднородности его состава и отсутствий чётких организационных принципов — превращали его в арену для разглагольствований и лишали дееспособности; на заседаниях только и занимались, что читали вслух статьи да собирали пожертвования в пользу гонимых патриотов. Для того чтобы новый Клуб превратился в подлинную революционную организацию, ему нужен был руководящий центр, своего рода генеральный комитет, способный выработать и удержать единую линию теории и практики.
Попытка создания подобного комитета была осуществлена в те же дни.
Среди бывших функционеров Революционного правительства II года, уцелевших от белого террора и репрессий термидорианцев, выделялся своей энергией и жадным интересом к проблемам современности Андре Амар. Адвокат по профессии, якобинец, прежний член Конвента и Комитета общей безопасности, участник антиробеспьеровского переворота, вскоре же раскаявшийся в этом, он проживал на улице Клери и поддерживал добрые отношения с организаторами Клуба Пантеона. Вскоре стали собираться на квартире Амара, и собрания мало-помалу приняли регулярный характер.
Так сформировался «комитет Амара» — подобие конспиративного центра, в состав которого вместе с хозяином дома вошли многие революционеры, в том числе Буонарроти, Дарте, Жермен, Массар, Дебон, Лепелетье.
Полемика, которая велась на улице Клери, была затяжной и страстной.
Все её участники были единодушны в ненависти к Директории и конституции III года, все признавали, что устранение этого двойного зла возможно лишь с помощью народного восстания. Почти все соглашались также, что главной причиной бедствий современного общества является частная собственность, без ликвидации которой нечего и думать об установлении подлинного Равенства.
Однако дальше начинались разногласия.
Амар полагал, что социальное зло может быть сначала уменьшено, а затем и уничтожено в результате возвращения к законодательным нормам II года, восстановления максимума, системы реквизиций и управляемой экономики.
Кое-кто возлагал основные надежды на законы против роскоши и обложение налогами богачей.
Кое-кто восхвалял «аграрный закон» и призывал к «черному переделу».
Но сторонники истинного Равенства считали все подобные меры паллиативными.
На одном из заседаний Буонарроти выступил с обстоятельным их анализом и выдвинул предложения, рождённые во время его прежних частых и долгих бесед с Бабёфом.
— История многократно удостоверяла, — сказал он, — что любой передел земли давал лишь кратковременный эффект; при сохранении права собственности алчные и жестокие всегда находили средства и способы свести на нет все начинания добродетели и опрокинуть преграды на пути к обогащению…
— Это же с ещё большим правом можно сказать и в отношении законов против роскоши, — вставил Дебон.
— Совершенно верно, — подтвердил Буонарроти. — Что же касается реквизиций, твёрдых цен на продовольствие, революционных обложений, то всё это явилось необходимостью и благом для большинства в острый период революции, когда нужно было спасать родину, расстраивая злые козни интервентов и богачей. Но подобные меры не могут стать нормой обычного времени, не подрывая производства; кроме того, они не ведут непосредственно к социальному равенству, ибо не устраняют тайного накопления денег жадными предпринимателями и торговцами…
