почему-то вытаращил глаза и сполз по стене на пол. Инженер заботливо поправил его, потом повернулся к Ермакову и спросил совершенно трезвым голосом:
— С чего вы взяли, что я Фалин? Моя фамилия Пастухов.
* * *
Брать у араба «узи» я не стал. Это могло спровоцировать остальных на пальбу. И я мог бы не успеть всем ответить. Поэтому я придал этому смуглому красавцу вид утомленного жизнью человека, который присел у стеночки отдохнуть, и направился в гости к пилотам, стараясь не выходить из образа.
Бутылка водки, вылитая на меня в ремзоне, еще не успела выдохнуться, она поддерживала мой имидж, но я счел необходимым подкрепить его вокальными упражнениями.
Из чего у постороннего зрителя складывается образ пьяного? Ну, известно.
Правда, моя Настена однажды нашла более яркое определение. Она сказала: «А там стоит дяденька. Он писяет, а изо рта у него идет суп».
Но не мог же я копировать дяденьку — в данной ситуации это было бы перебором.
Поэтому я ограничился песнями звезд современной эстрады.
С Вайкуле у меня не заладилось, все слова вылетели из головы, кроме некоторых.
Поэтому я сменил репертуар и заголосил:
— Ой, мама, шика дам, шика дам!
Других слов я не знал, но эти можно было повторять сто пятьдесят три раза, как это делают сейчас все артисты.
В дверном проеме пилотской кабины стоял маленький араб с жирным затылком и черными блестящими волосами. В руке у него, как я заметил, заглянув через его плечо, был симпатичный австрийский «глок» в пластмассовом исполнении, очень удобном, когда тебе нужно пройти через металлоискатели аэропорта или банка.
Араб держал пистолет стволом чуть вверх и напряженно вслушивался в слова предстартовой «молитвы», как сами летуны называют перечень всего, что нужно напоследок проверить.
Обзор из пилотского фонаря был куда обширней, чем из иллюминатора, и я воспользовался этим, чтобы оценить обстановку.
«Руслан» стоял в начале главной взлетно-посадочной полосы, подрагивал, сдерживаемый тормозами. Из-под его высокого носа стремительно уходила вперед космическая бетонка взлетной полосы, соразмерная разве только с такими машинами, как «Руслан» или «Мрия». Далеко сбоку суетились маленькие фигурки людей, а по второй полосе, параллельной главной, шпарил аэродромный «пазик», будто бы набирал взлетную скорость.
И было еще кое-что новое в привычном для глаза аэродромном пейзаже. С севера, откуда мы всего несколько дней назад свалились на этот обыкновенный аэродром, показались два десантных Ми-17. Целью их был явно «Руслан». Они брали его в огиб. И еще на подлете из люков посыпались штуртросы и на них повисли маленькие черные фигурки.
— Вертолетики? — пропел я. — Тросики! А на них десантнички! Какие хорошенькие!
Как обезьянки! И куда же это они спешат?
Араб круто повернулся и приказал, не отводя ствол от затылка командира экипажа:
— На место! — И тут же — пилотам, переводя пистолет с одного на другого:
— Взлетать!
— Не мешайте! — ответил командир и проговорил в ларингофон:
— Я «Руслан».
Подтвердите разрешение на взлет.
— Взлет запрещаю! — ответила вышка. — «Руслан», взлет запрещаю, как поняли?
Араб сорвал с головы командира переговорник, выкрикнул в микрофон:
— Самолет захвачен! На борту заложники! Немедленно взлет! — повторил он, вжимая ствол «глока» в висок летчика.
Неприятная ситуация. Сдуру может пальнуть. Придется ждать более подходящего момента.
— Что делать, поехали, — бросил командир второму пилоту.
Махина «Руслана» содрогнулась от рева турбин и сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей заскользила по бетонке.
Тем временем «пазик» выскочил на главную полосу, водитель выпрыгнул из автобуса.
Он был слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, но по пластике крупного матерого тигра я безошибочно узнал Сивопляса.
Он вышел на середину бетонки перед автобусом, остановился, расставил ноги и стал деловито прилаживать на плече что-то до боли знакомое, почти родное.
— Мужики, — сказал я пилотам. — На вашем месте я не стал бы особенно разгоняться.
— Взлетать! — завизжал араб.
— Мужики, не советую, — повторил я. — Ваше дело, конечно. Но я бы притормозил.
— Что у него в руках? — спросил командир экипажа, вытягиваясь вперед и напряженно всматриваясь в Сивопляса, который стоял несокрушимо, как памятник самому себе.
Я объяснил:
— Ручной зенитно-ракетный комплекс «Игла». Дальность полета ракеты по горизонтали — пять тысяч двести метров… От резкого торможения араба бросило на кресло второго пилота. Воспользовавшись этим вполне житейским обстоятельством, я отобрал у него «глок», слегка успокоил, а потом попросил его телохранителей аккуратно положить на пол «узи», а самим тоже лечь в проходе и не шевелиться. Один послушался, а другой пошевелился.
Больше он шевелиться не будет.
«Руслан» замер, турбины стихли. И тут по фюзеляжу словно бы загромыхал камнепад.
Что-то ахнуло, долбануло, аварийные люки выбило, и в самолет черным горохом сыпанули десантники в «ночках».
— Руки! — рявкнул один из них. — Бросай оружие, ексель-моксель!
— Ковшов! — завопил я, поспешно отшвыривая от себя «глок». — Отставить!
Младший лейтенант Ковшов стащил «ночку» с потной физиономии и удивленно сказал:
— Здорово. А ты что тут делаешь?
— Да так, — ответил я. — Ничего особенного. Оказался здесь по чистой случайности.
* * *
И это была святая правда.
Глава XV
— Почему классическая трагедия состоит из пяти актов? — спросил Боцман, рассеянно поигрывая пистолетом-пулеметом АЕК919К «Каштан» калибра 9 миллиметров с начальной скоростью пули 315 метров в секунду и темпом стрельбы 900 — 1000 выстрелов в минуту. Артист объяснил:
— Я так думаю, потому что больше зрители не выдерживали. Вникни, каково было древним грекам: лавки каменные, солнце печет, посиди-ка. — Он подумал и самокритично добавил:
— Возможно, есть и более научное объяснение. Но я до него не доучился. Поэтому многое осталось загадкой. Вот, например, разницу между комедией, драмой и трагедией я понял, а чем отличается фабула от сюжета, до сих пор точно не знаю. Догадываюсь, конечно, но очень смутно. В искусстве вообще много загадочного.
Боцман обдумал его слова и сказал:
— Насчет комедии — ясно. Это когда смешно. А какая разница между драмой и трагедией? Артист разъяснил:
— В драме все может быть и так, и эдак. В последнюю минуту могут примчаться менты и вызволить героя и трепетную героиню из рук бандитов. Может, как в нашем случае, подоспеть спецподразделение антитеррористического центра и в лице младшего лейтенанта Ковшова поставить финальную точку в драме, произнеся универсальное выражение «ексель-моксель». Или, как в добрые старые времена, о которых в театральном мире ходят легенды, на партсобрании может встать седоусый токарь-многостаночник и сказать: «А вот я, товарищи, считаю, дык, что это не по-партейному». А в трагедии — без вариантов. Герою обязательно придет п….ц. И он это знает. Но он клал на это с прибором. Поэтому он и герой.
