Завещание веков

вздумалось сменить агентство, им пришлось бы закрывать лавочку, потому что они наняли безумное количество народа. Не удивительно, что все меня усиленно обхаживали и весьма преуспели в искусстве лести… Им, конечно, невдомек, что я вовсе не хотел что-то менять, но ситуацию, признаться, использовал, давая понять, что могу бросить их в любой момент… Я забавлялся, как мальчишка, играя на нервах Дэйва: конечно, это было слегка жестоко, но я надеялся, что у парня хватит ума не принимать это слишком всерьез. Впрочем, они получали такой процент с моих авторских прав на «Сексуальную лихорадку», что могли бы и не такое стерпеть…

— Все в порядке, Дамьен?

Вот уже два года Дэйв предпринимал титанические усилия, чтобы произносить мое имя на французский манер, но добился лишь того, что я не мог удержаться от смеха, когда он обращался ко мне.

— Угу, Дээйв, все хорошо. Не беспокойся.

— Как отель?

— Ну, это же «Риц»…

— Так ведь я не знаю, я же никогда не бывал во Франции… Кстати, забыл сказать тебе вчера, что в Париже есть агентство, которое представляет наши интересы. Если тебе что-нибудь понадобится, они всегда помогут. Агентство небольшое, у французов больших нет, но люди там милейшие.

— Я знаю, Дэйв… ты, похоже, забыл, что и я француз?

— Да, да, конечно. Дать тебе их телефон?

— Нет-нет, пока не нужно, спасибо… А вот тебе придется взять для меня мотоцикл напрокат.

— Ты не хочешь ездить на такси? — удивился он.

— В Париже это меня вполне устраивает, но для долгой поездки…

По внезапно наступившему молчанию я догадался, какое у него сейчас выражение лица. Как и вся команда «Олдрич», Дэйв страшно боялся, как бы мое пребывание во Франции не затянулось. Я уже на две недели задержал последние сценарии для третьего сезона «Сексуальной лихорадки», и продюсеры, конечно, обрывали телефоны в агентстве, не скрывая своего растущего нетерпения. Почему эти треклятые французы всегда так тянут? Сценарии были давно готовы, продюсеры наняли целую армию писак — story editors и script doctors, но я должен был все это просмотреть, одобрить и придумать финальный аккорд.

— Ты… ты куда-то едешь? — пролепетал Дэйв.

— На юг Франции.

— Что?

— Я еду в Горд, это в Провансе. Отец купил там дом, и мне надо уладить кое-какие дела.

— Это надолго?

— Не знаю.

Я почти видел, как пальцы Дэйва конвульсивно сжимают трубку.

— Но… Но как же deadline[5], Дамьен?

— Слушай, Дэйв, у меня только что умер отец, — сказал я с притворным негодованием.

Это был верх жестокости. Бедный парень онемел. Я сжалился над ним…

— Не волнуйся, Дэйв, это очень тихое место, и я смогу спокойно поработать в своем домишке. Не терзайтесь вы там, в агентстве. В ближайшие дни я пришлю вам окончательный вариант по мейлу.

Я с улыбкой отключил мобильник и посмотрел на свое отражение в большом зеркале. Я попытался разглядеть черты отца в собственном лице. Узнать его глаза. Рот. Но увидел я только трехдневную щетину, круги под глазами и взлохмаченную черную шевелюру. Нечто ирреальное. Совсем другой я — такого мне уже давно не доводилось видеть, и этот другой я совершенно не хотел писать похабные истории о нью- йоркских задницах.

Я решил воспользоваться временем, которое оставалось у меня в Париже, чтобы побродить по его узким улочкам, испить до дна волшебный напиток этой двуликой Панамы [6] — благородной и насыщенной исторической памятью днем, высокомерной и чувственной ночью. Я изучил несколько путеводителей, побывал в музее Орсе и в Лувре, отведал роскошные блюда у Додена Буффана и заглянул в пару пивных, восхитился терпением водителей такси, преодолевающих совершенно невозможные пробки, улыбнулся длинноногим парижанкам на Елисейских полях, одарил монетками певцов в метро, нырнул в электронное царство ночных клубов и, изрядно перебрав в одном из них, завершил ночь с какой-то англичанкой, хотя не помнил даже, когда успел пригласить. Приподняв на рассвете простыню, я изумился: как мог я забыться до того, чтобы оказаться в объятиях брюнетки? Скольких женщин приводил я к себе после вечеринок в Нью-Йорке, не отдавая себе в том отчета и почти не желая этого? Я вел себя как последняя скотина, самый равнодушный из всех мерзавцев. А почему? Отвергнув белый порошок, я нашел в алкоголе не столь опасного друга, который тем не менее толкал меня на постыдные авантюры. Номер носил все следы бурной ночи, но девушка удалилась очень скромно, не назвав своего имени и воздержавшись от глупых обещаний, — только нежно поцеловала меня на прощанье. Это была очередная случайная связь, каких было множество после моего расставания с Морин и с ее мерзким порошком. Как случалось уже не раз, я дал себе зарок больше так не напиваться.

Прошло два дня, и я, угрюмый с похмелья, похоронил отца в присутствии одних только могильщиков. Когда они стали опускать гроб, я попытался разглядеть, где покоится мать, но в темноте ничего не было видно. Могила была огромная, готовая принять целые поколения покойников, и абстрактное представление о смерти внезапно обрело для меня ужасающую материальность.

Дав две купюры славным малым в синих комбинезонах, которые делят с нами скорбь и несут наши гробы, я отправился в «Риц», где и провел свой последний в Париже вечер, смакуя коньяк с трюфелями в баре «Хемингуэй» и слушая слишком благонравного пианиста, выкликавшего названия своих опусов так, словно это были баллады Синатры.

Два

Тот, кто хоть раз проделал долгий путь на «Харлее», даже на «Электре-Глайд», одной из самых удобных моделей этого класса, легко поймет, почему я предпочел совершить путешествие за два дня. Во- первых, чтобы оценить красоту пейзажа — главное удовольствие для мотоциклиста, во-вторых, чтобы поберечь зад, которому приходится отнюдь не сладко от вибрации двух цилиндров V-образного двигателя. Итак, я решил сделать небольшой туристический крюк с целью разделить путь надвое.

Я сразу поддался очарованию этого невероятного края, где История возникает в каждой деревушке, за каждым холмом, в каждом аббатстве, на вымощенных булыжником улочках и извилистых горных дорогах. Я видел безмятежных стариков, сидящих на общественных скамьях, заново открывал запахи и звуки маленьких кафе, где все запросто заговаривают друг с другом, — и все это мне безумно нравилось. Нью- Йорк был полностью забыт.

Я провел беспокойную и шумную ночь в Клермон-Ферране, в одном из убогих желтых мотелей, где мне пришлось в одних трусах выстоять очередь перед душем. В результате я опоздал к завтраку, и ворчливый хозяин обслужил меня с явной неохотой. Надо признать, что после двух дней в «Рице» шарм «Формулы-1» несколько тускнеет…

Я поспешно спустился на стоянку, чтобы снова завести мотор моей прекрасной иммигрантки, которая — подобно мне — явно радовалась тому, что будет вновь лихо закладывать виражи и любоваться пролетающим под колесами асфальтом. Яркое солнце всходило, когда я углубился в ущелья Лозьера. После полудня, наскоро пообедав, я с сожалением покинул прекрасный торный Жеводан и свернул на восток, где надеялся найти ответ на вопросы, мучившие меня уже два дня.

Вскоре я оказался на плато Воклюз и увидел наконец полюбившийся моему отцу городок, возникший