— Очень практично! Поздравляю! Вы становитесь настоящей, крепкой парой, это так трогательно!
С преувеличенным вниманием она наклонилась к нему, иронически вздернув брови.
— Я знаю, о чем ты думаешь, Сьюзен. Да, это мало похоже на страсть, но по крайней мере не причиняет боли. У меня не ноет сердце целый день из-за ее отсутствия, потому что я знаю, что увижу ее вечером. Я не пялюсь на телефон, мучительно пытаясь вспомнить, кто кому звонил в последний раз — я ей или она мне. Я не боюсь ошибиться с выбором ресторана или костюма, ляпнуть что-то невпопад. С ней мне не страшно просыпаться по утрам, потому что, открывая глаза, я чувствую,что она рядом и прижалась ко мне. С ней я не живу в постоянном ожидании будущего, я живу настоящим. Она любит меня таким, какой я есть. Да, нас связывает не пламенная страсть, но у нас нормальные человеческие отношения. Мэри делит со мной свою будничную жизнь, наши отношения укрепляются, они существуют.
— Вот так, значит! Получи, дорогая!
— Я говорил это не в укор тебе.
— Предупреди, когда будешь говорить в укор. А то у тебя и так все слишком здорово получается. Я даже подумать боюсь, что будет, если ты и в самом деле примешься меня укорять. Ты так хорошо о ней говоришь. И что же дальше?
Филипп опустил глаза, а потому не видел промелькнувшую в глазах Сьюзен боль, когда сообщил, что подумывает жениться на Мэри. Сьюзен провела по лбу тыльной стороной ладони, смахивая с лица грусть.
— Рада за тебя. Мне, конечно, немножко обидно делить тебя с кем-то, но я и правда за тебя рада.
— Ну а ты-то как? Что у тебя новенького?
— Ничего. Ровным счетом ничего. Все то же самое, что даже немного странно. Это отсюда все кажется удивительным, а там уже давно все стало обыденностью. Кто-то рожает, кто-то умирает, а в промежутке между родами и похоронами надо накормить целые поселения, вот и все. Мне пора. Знаешь, мне не удалось улететь тем рейсом, каким я собиралась, а последний на Вашингтон вылетает через полчаса, и я уже зарегистрировала на него мой чемодан.
— Не ври. Ты всегда ездишь с одним рюкзаком. Ты не хочешь задержаться на ночь?
— Нет, у меня завтра встреча в семь утра.
Филипп расплатился по счету. Поднимаясь, он поглядел на растаявшее мороженое. Оно перемешалось с шоколадом, и в бело-коричневой жиже уже утонул миндаль. Он обнял Сьюзен за плечи, и они вместе пошли к месту посадки на самолет.
Когда настала пора прощаться, он посмотрел ей в глаза.
— Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь,
Сьюзен?
— Ну да! Я просто устала, вот и все. И перестань, не то я проведу два часа, пялясь в зеркало, чтобы выяснить, что во мне не так.
— По-моему, ты писала, что хочешь сказать мне что-то важное?
— Не помню, Филипп. Во всяком случае, наверняка это было не так уж важно, раз я теперь не помню, что имела в виду.
Она протянула билет стюардессе, обняла Филиппа и крепко его поцеловала. Затем, ни слова не говоря, направилась к трапу. Филипп молча провожал ее взглядом, но в самый последний момент у него все-таки вырвалось:
— Последнее приглашение!
Сьюзен застыла на месте и медленно повернулась к нему. Ее губы скривила недобрая усмешка. Неспешным, уверенным шагом она пошла назад и, не дойдя несколько метров, выкрикнула:
— Что ты имеешь в виду под этим своим «последним приглашением»?
— Ты отлично меня поняла, Сьюзен!
Сьюзен властным жестом отстранила стюардессу, вознамерившуюся было преградить ей путь обратно. Приблизившись к Филиппу, она дрожащим от ярости голосом выдохнула ему прямо в лицо:
— Знаешь что я думаю об этом твоем «последнем приглашении», старичок?! Это ведь ты решил рискнуть, не я! Валяй, женись, настрогай ей сопляков, если тебе так хочется. Но если однажды я решу поменять свой образ жизни и приехать за тобой, то я тебя найду да же в сортире, и это тебе придется разводиться, не мне!
Она с силой притянула к себе его голову и жарко поцеловала в губы, потом так же резко его оттолкнула и, не говоря больше ни слова, пошла к самолету. В конце прохода она процедила сквозь зубы:
— Последнее приглашение!
Гондурас сотрясали отголоски возобновившихся в Никарагуа боевых действий. Ходили тревожные слухи, что вооруженные группировки повстанцев могут перейти границу. Самая нищая страна Центральной Америки не выдержала бы еще одного катаклизма. Присутствие Корпуса Мира хоть как-то ободряло население. Если бы ожидалось что-нибудь серьезное, Вашингтон бы их эвакуировал. Начало зимы принесло с собой новые разрушения. Все, что не успели починить и укрепить, исчезало с лица земли под натиском ливней и свирепых ветров. Сьюзен из последних сил боролась с усталостью, одолевавшей ее все сильнее день ото дня. Ее здоровье не давало повода для беспокойства, а вот в душе царил сезон дождей.
В середине ноября Филипп повез Мэри на уикенд на остров Мартас-Винъярд. Долгая прогулка в сумерках вывела их на берег океана в тот самый момент, когда мимо проплывали киты. Они уселись на песок и, обнявшись, любовались огромными животными. С наступлением темноты откуда-то появились тучи, и это заставило их в спешке вернуться в отель.
Гром и молнии разрывали небо над домиком Сьюзен. Она больше не искала ничьих объятий, лишь сон желая обрести в постели, но тщетно: он покинул ее.
Три недели спустя, в начале декабря, в Никарагуа отменили военное положение, и Гондурас смог вздохнуть спокойно.
На Рождество Филипп с Мэри отправились на каникулы в Бразилию. С высоты 10 000 метров Филипп, прильнув к иллюминатору, пытался представить себе побережье, вырисовывающееся под пеленой облаков. Где-то там, под крылом самолета, железная крыша маленького домика укрывала прикованную к постели Сьюзен: она слегла под Рождество и проболела целый месяц.
С первыми днями февраля вернулось солнце. Его лучи развеяли тоску Сьюзен: на душе у нее потеплело. Вот уже неделя, как она была на ногах и понемногу возвращалась к жизни. Ее болезнь «от переутомления», как говорили в деревне, всем пошла на пользу. Крестьяне взяли на себя руководство складом, несколько женщин вели занятия в школе и работали в медпункте, а молодежь по очереди занималась развозом продуктов. Поделив между собой работу, которую обычно выполняла Сьюзен, жители деревни стали принимать активное участие во всех делах, и это их сплотило. Сьюзен проходила мимо яслей на главной улице, когда ее окликнул почтальон и вручил письмо. Оно было отправлено из Манхэттена 30 января и шло почти две недели.
29 января 1979 года
Сьюзен,
я только что вернулся из Рио. Дважды пролетая над твоей страной, я представлял себе, что мы пролетаем над твоим домом и я вижу тебя, стоящую на пороге. Как так вышло, что я ни разу к тебе не съездил? Может, просто потому, что и не нужно было приезжать, потому что ты не хотела или потому, что мне никогда не хватало на это смелости… Хотя ты так далеко от меня, ты по-прежнему остаешься самым близким мне человеком, поэтому, как бы странно тебе это ни показалось, но ты — первая (чуть было не написал «из моей семьи») , кому я должен это сообщить: я женюсь, Сьюзен. В новогоднюю ночь я сделал Мэри предложение.
Церемония состоится в Монтклере 2 июля. Приезжай, прошу тебя. Впереди еще целых полгода, так что у тебя будет время все устроить, на сей раз никаких предлогов и оправданий, будь здесь. Мне нужно, чтобы ты была рядом, ты самое дорогое, что у меня есть, я на тебя надеюсь. Целую и люблю,
Сьюзен аккуратно сложила листок и убрала в карман рубашки. Она подняла голову к небу и стиснула губы так крепко, что они побелели. И пошла назад. Вернувшись на несколько шагов, она медленно вошла в помещение яслей.
Сьюзен вот уж в который раз перебирала в единственном своем
