принадлежало ей, было сосредоточено на ней, на той, сидевшей за столиком в центре зала между своими папа и мама. Наверное, наши симпатии были взаимны. Возможно, ее присутствие послужило причиной того, что я блестяще справлялся с обязанностями кельнера, – она меня вдохновляла.
Вот, набрав сразу четыре заказа цыплят в соусе, я построил из них на подносе пирамиду и поплыл между столами. Тут я взглянул на милую рожицу, а она, черт ее побери, показала мне язык… Я до того был удивлен, что не заметил, как зацепился ногой за чей-то стул, и в следующий миг цыплята полетели на одну кудрявую голову и разлетелись по всему столу, обливая соусом сидящих. Дамы закричали, запрыгали, господа тоже… зарычали. Я остолбенел, не зная, бежать или оставаться.
Тут я увидел смеющуюся виновницу катастрофы. Когда я обернулся к ней, она, не переставая смеяться, показала мне пальчиками на ладони бегущего человека… Мол, удирай. И я моментально, разумеется, совершенно спокойно, последовал этому совету. Не будет мне в этом году счастья.
С девушкой, показавшей мне язык на новогоднем балу, я познакомился. Ее звали Марви. Мы встречались, ходили в кино, в «Гонолулу», гуляли в парках, ездили в Мюрвики, а вечером, когда я ее провожал домой, целовались. Хорошо было…
Но любовь переполняла меня, и я рассказал о ней Джимми. Выслушав мою исповедь серьезно, он так же серьезно заявил: «Тебя, брат, попросту нужно сводить в одно местечко…» Я обиделся, и больше мы об этом не говорили. Только Джимми ничего не забывает. Прошло немного времени, была попойка, и я, совершенна не любящий спиртного, ухитрился, однако, напиться. И здесь мой друг состряпал дельце: он потащил меня на известную в порту улицу Счастья, в заведение, куда был вхож сам, где и меня приняли.
Я стал частым гостем в этом доме. Ко мне все относятся с исключительной заботой, особенно Магда, самая из них старшая, ее все зовут «Ди муттер дес Буби» (мать Буби – меня в этом доме тоже зовут Буби)… С Марви больше не встречаюсь, мне стало с нею как-то неловко, а то, что было с Магдой, кажется чудовищно невозможным с нею.
В моей жизни произошли маленькие изменения. Сначала я приобрел одну мамашу, а потом променял ее на одиннадцать других. Получилось так потому, что лагерным администраторам пришла в голову нелепая идея: собрать всех беспризорных и отправить их куда-то в неизвестность. Моей свободе угрожала опасность, и я не знал, как избежать ее. Зато это знал другой человек – бывший колонель (полковник) бывшей Эстонии герр Мези. Этот господин, наверное, давно за мной наблюдавший, однажды подошел ко мне и заявил, что его очень интересует моя судьба («бедного одинокого мальчишки»), что он не против усыновить меня, если, конечно, я соглашусь считать его за папу, его супругу – за маму, а его сыночка – за брата.
Что касается герра Мези, я с ним был знаком. Мы с ним встречались в шахматном клубе. Вроде ничего малый. Но его супруга не очень мне нравилась.
Мне, конечно, не хотелось терять волю и признать кого-то своим папой, но это была единственная возможность не попасть в лапы администрации; я согласился. Живет семейство Мези в лагере, но в их распоряжении большая светлая комната, в то время как в других таких же комнатах обитают по двадцать человек.
– Ну вот, – сказал герр Мези, когда я перебрался к ним, – моя жена будет тебя ласкать (что было весьма сомнительно), а я буду карать за провинности…
Он будет карать?.. Этого только не хватало! Но я покорно согласился, хотя понял, что променял кукушку на ястреба. Однако на мою свободу в семье Мези никто не посягал. Вскоре я понял, что колонель не возражает, если я принесу хороших папирос, сигар или вин. Фрау Мези также ничего не имела против, если, помогая семье прокормиться, я приносил что-нибудь вкусненькое… А скоро фрау потребовалось вино к вечеринке, дамские перчатки, туфли, белье… Что ж, они, конечно, знали, кого усыновили. Но я их тоже понял и, убедившись, что на них не изворуешься, решил сыграть с ними шутку.
Собираясь выполнить очередное пожелание фрау, я прихватил с собой ее сыночка, благо он давно на это просился, и сделал так, что желаемое она получила из его рук, потом еще раз и еще, а затем госпожа без излишних церемоний прогнала меня из своего гнезда. Кончилась моя семейная жизнь.
Что было делать дальше? Администрация, как коршун, высматривала добычу… Я решил поселиться на улице Счастья у Магды и ее подружек. Теперь у меня одиннадцать веселых мам, и носить для них ничего не надо (это делают другие), а заботятся они обо мне более искренне, чем колонельша. Они меня очень любят, мне кажется, в этом проявляется их жажда чего-то доброго, чего у них почти никогда не бывает. Приходили из полиции какие-то чиновники и стали ругать патронессу фрау Ангелину за мое пребывание в этом доме. Старая леди увела их в свою комнату, и о чем они там говорили, никто не знает. Только меня оставили в покое.
Конечно, живу у Магды. Когда к ней приходят «гости», я ухожу. Но вообще я очень мало бываю дома, все некогда.
Дела мои плачевны. Я вынужден сидеть дома и не показывать носа на улицу. Все из-за жадности.
Некий авантюрист предложил мне заняться продажей «золотых» колец, которые весьма искусно изготовлял из белой меди. Отмеченные пробой «96%», они по виду ничем не отличались от настоящих. Хотя дел хватало, я согласился.
Попался на ярмарке, в палатке ярмарочных артистов. Моими покупателями были три дамы, три прежирные особы, и худюсенький старик в роговых очках, с тростью. Старик был исключительно худ, но насколько худ, настолько и хитер. Кто бы мог подумать, что эта старая обезьяна станет испытывать мое золото кислотой…
Они повалили меня на пол и основательно поколотили, причем старик оказался весьма свирепым: он все норовил попасть тростью мне в глаза. Глаз остался цел, но все лицо распухло.
Когда пришел домой, поднялась паника. Начались хлопоты: Магда уложила меня в постель и принялась обследовать мои синяки. Лонни с Фридой принесли какие-то мази (к сожалению, не чудотворные), наконец, положили холодные компрессы на все лицо и прописали полный покой. Будь они прокляты, кольца эти! И фальшивые и настоящие…
Я ушел от них, с улицы Счастья. Поселился в порту, в старом дырявом катере, стоявшем среди десятка таких же развалин, оставшихся здесь с войны. Оборудовал себе наиболее уцелевшую каюту, притащил одеял и прочего тряпья, стащил с улицы Счастья еще ведро и щетку и сделал в каюте капитальную уборку. А из «Гонолулу» приволок необходимую посуду. Получилось жилье что надо – чисто, уютно. Первую ночь проспал, как в раю. Проснувшись утром, даже не поверил, что я наконец один. Но я попал в затруднительное положение, потому что в «Гонолулу» меня кормили только один раз, и то не каждый день, а лишь в те дни, когда я там выступал. Есть же у порядочных людей принято по нескольку раз в день. Иные по три раза в день едят, а иные только и делают в этом мире, что с утра до вечера набивают свое брюшко
