— А дальше... Наладим жизнь... Понемногу...
Он вобрал голову в плечи и выдохнул воздух, выдохнул куда-то в себя... еще и еще... Я не сразу понял, что это плач: бесслезные и почти беззвучные сухие рыдания. Вспомнил, что с самого детства ни разу не видел его плачущим, да и Мыша как-то сказала: мой Костик не плачет, он не умеет плакать.
И вот...
Приглашением он не воспользовался, но не возразил против моих каждодневных вечерних визитов с парой-тройкой бутылок пива.
Месяца четыре мы плотно общались. За сеансами пивотерапии, как водится на Руси и во всем прочем мире, каждый старался обратить другого в свое миропонимание и тем поддержать себя.
— Почему ты всегда как подмороженный, а? — раскачивал я его. — Как из холодильника вынутый.
— А ты всегда почему пузыришься, все время дымишься?.. Будто на сковородке, — подкалывал он в ответ. — Тебя кто поджаривает?
— Жизнь поджаривает. Жизнь — огонь, жар, горение, понимаешь? Жизнь и должна быть огнем...
— Да иди ты — должна. Не должна. Не люблю жару, от нее мозги плавятся.
— Зачем тебе они, мозги твои драгоценные, ты ведь ими не пользуешься. Студень у тебя, а не мозги.
— А у тебя яичница-глазунья, фыр-фыр и пшик.
— Не яичница, а самовар, если уж на то пошло. Есть в жизни чайники, есть кофейники и есть самовары, понял? Я самовар и этим горжусь.
— А куда поедешь, самовар, когда угли кончатся?
— Не хотел бы я приехать туда, куда приедешь ты со своим пессимизмом...
— Да не пессимист я вовсе. Просто смотрю открытыми глазами. Жизнью вполне доволен такой, какая есть.
Будет другая жизнь — другой буду доволен. Не люблю только лишние трепыхания, лишние вмешательства в жизнь. Вижу и знаю: все это зря, все напрасно будет. Судьба все равно обманет, рано или поздно предаст, подведет, иначе она не может. Фатальная лажа — так жизнь устроена, так все происходит. Надеешься на одно — будет другое.
— Ну, удивил, обломок Обломова. Не пойму, кто ты: жертва системы или продукт развития собственного характера. Простенький у тебя подход: ничего не делай — не ошибешься, не надейся — не разочаруешься, ни во что не верь — ни во что не вляпаешься. А по мне, лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что не сделал, лучше искать Индию и найти Америку.
— На фиг мне эти Америки. И на фиг они тебе. Да, я человек ограниченный. И ты ограниченный. Каждый по-своему ограничен. А жизнь наших ограниченностей не уважает. Она их сжирает.
— Жизнь понять можно. А понятое — изменить.
— Не поймешь, не обольщайся, твоей маленькой ограниченной жизни на это не хватит. Ленин был не глупее тебя и хотел хорошего, хотел жизнь к лучшему изменить А что натворил, и какую подлянку ему жизнь устроила под конец и какую лажу потом... Как и нас наказала за весь бред этот...
— Но он же...
— Сталин, подлец, все переиначил?.. А почему? Потому что Маркс и Ленин все для подлецов подготовили, палачей вооружили. Были самоуверенны, не ведали, что творят. Благими намерениями дорога куда вымощена?.. То-то и оно. Помнишь свой сон про шахматы?
— Белые начинают и проигрывают, черные выигрывают и исчезают, на доске остаются серые?..
— Это вот и есть жизнь. Фатальная лажа. Абсурд.
— Белые когда-нибудь выиграют обязательно. Белые на своих ошибках учатся, — упорствовал я.
— А черные на победах белых, — иронизировал он.
— Так ты хочешь быть сереньким?..
Споры наши дополнялись обычно шахматными баталиями и заканчивались далеко заполночь с общим результатом, близким к ничейному.
Трудно с ним было: я знал, что он прав, его доводы были верны, в них содержалась правда и ничего кроме.
Вот именно —
Лишь половина. Или чуть больше. Или чуть меньше Вот бы узнать, на чьей стороне это «чуть» — контрольный пакет акций Истины — куда клонятся весы Бытия.
Знать не можешь — выбирай веру, рискуй обмануться. Или оставь вопрос просто вопросом...
Капелькин жил один еще несколько лет, потом женился на женщине с ребенком и вскоре опять развелся. В «Лакокраспокрытии» служил, пока шарашку не разнесла в пух и прах Фатальная Лажа в образе перестройки.
Обычная череда выживательных судорог честного человека с ненужным дипломом. С бывшим сослуживцем пытались торговать химприборами, потом канцтоварами, потом сослуживец Кису подставил, кинул и наварил бабок, затем был убит. Киса пошел охранником в частную школу, а когда школа лопнула, устроился сторожем в окрестный продуктовый магазинишко.
В последнюю нашу встречу я его не сразу узнал. Оплывший, седой, с выцветшими глазами. Движения угловато-деревянные, замедленные. Лицо без признаков мимики. Постинсультный паркинсонизм?..
Под руку его поддерживала сравнительно молодая женщина небольшого роста — бог мой, Мыша! — ожгло узнаванием в самый первый миг, — ну и сходство...
Дочка или внучка?.. Для внучки чересчур взрослая...
Оказалось, жена. Приезжая, из Удмуртии, уборщица в магазинчике, который приютил Капелькина. Зовут Соня. Тоже совпадение...
— Почти семейное у вас предприятие, — неловко попытался пошутить я, тут же понял, что глупо, но Соня с готовностью осклабилась, обнажив неожиданно крупные желтые зубы.
Киса же, словно не услышав и глядя куда-то вбок вялым, сиплым, одышливым голоском произнес:
— Ну что... Видишь, куда оно... Все... А ты — Америка, Индия... Пиво... Сплошное... Пиво... Я больше пива не пью... Таблетки...
— Денег нет на таблетки, какие надо, — вставилась Соня прокуренным женским баском. (Волшебное сходство с Мышей этим совсем развеялось. Грубая подмена, фатальная...) — Дорогие жуть. Таблетки от Паркинсона не подскажете подешевле?
Ну вот, Киса, подумал я, ты почти доехал, следующая остановка конечная.
Соню я и сейчас встречаю, она живет с другим мужем в квартире Капелькина. А ему уже все равно. Впрочем, кто знает...
Прощаясь с Кисой этими строками, я продолжаю с ним внутренне говорить, спорить, а это было бы невозможно без веры или хоть самого малого допущения, что он какой-то своей бестелесной сущностью — ее и назы вают душой — живет еще здесь
Нет, не хотел бы я, чтобы картинка этой тихо закатившейся судьбы воспринялась с однотонной грустью, она содержит и скрытые искры надежды.
Поговорим же о жизни рассветной, восходящей к расцвету, о лени юной и многообещающей...
Глава 10. ДЕТСКАЯ ЛЕНЬ
