Он, наверное, до сих пор еще звонит, но меня уже три года нет в Москве. О да, меня многому научили московские издательства, секретарши и заместители всевозможных заместителей. Так и с этим гражданином из Парижа, который теперь в Тырва живет, — ждет, что я к нему побегу смотреть на его длинный нос (я этот нос отлично помню). Наверное, у него есть какие-нибудь темные мыслишки, как деньги раздобыть…
Дудки! Мне деньги не нужны. Вернее, сколько надо, чтоб я мог жить, будучи никому не должен, стольким я так или иначе себя обеспечиваю: еще нет-нет да где-нибудь издаются мои тощенькие книжки, переводятся на другие языки, так что даже в «Березку» иногда сую свой нос, когда, скажем, не во что обуться. Однажды даже попробовал сделать бизнес (тогда я еще в Москве жил): решил продать чеки за двести рублей. Сколько раз, когда я заходил в «Березку», ко мне подходили люди, преимущественно с темноватой кожей, и тихонько спрашивали: «Чеки есть?» Это и есть покупатели. Однажды молодой человек с сильным кавказским акцентом распахнул передо мною бумажник с толстенной пачкой денег и тоже спросил: «Чеки есть?» Ему необходимо было срочно купить японский телевизор за тысячу семьсот рублей, а чеков не хватало.
Я решил попробовать. Сунув в карман сторублевый чек, отправился на Пятницкую. Было лето. Хожу, гуляю вокруг обувного магазина «Березка». Подходит ко мне парень — то, что надо: лицо темное, под носом усы, акцент восточный. Спрашивает: «Чеки есть?» — «Есть». Он хочет за полтора, я говорю — за два. Он предлагает за один восемьдесят. Я говорю, не стоит из-за двадцати копеек мелочиться. Наконец он согласен. Идем в скверик. Он лезет в карман, достает деньги, но… приближается милиционер. Я отворачиваюсь, он начинает насвистывать мелодию: дескать, Сильва, ты меня не любишь. Милиционер, обращаясь к нему, произносит: «Опять здесь? Ведь предупреждал…» Молодой человек что-то объясняет, в это время от меня требуют документы. Показываю. «У вас чеки?» — спрашивает милиционер. Отрицаю и ухожу не оглядываясь.
Вскоре усатик меня догоняет: «Покажи чек, печать на нем есть?» Печать есть. Он сует мне пачку купюр: «Пересчитайте». Я считаю. Так и есть — двадцать рублей не хватает. Обращаюсь к нему с молчаливым укором. «Что? Не хватает?» Он берет у меня свои сто восемьдесят, пересчитывает и соглашается: действительно не хватает, добавляет еще два целковых и дает деньги мне. Я их в карман, ему чек, разбегаемся, желая друг другу долго жить. По дороге, выходя из метро на станции «Динамо», я на всякий случай стал еще раз пересчитывать деньги, прикидывая, сколько на лишнюю сотню можно купить, и обнаруживаю, что в пачке вместо двухсот всего… сто. От злости я расхохотался. Когда и как этот иллюзионист меня надул, так и не понял. Черт бы меня побрал! Надо было взять его сто восемьдесят, и все бы ничего, а теперь, выходит, я ему любезно поменял чек рубль за рубль… Считай, даром отдал. Не идиот ли?
Рассказал о случившемся одному приятелю, он долго хохотал: «Ты вроде сам когда-то был жулик первоклассный, как же так?» Пришлось признаться, что дисквалифицируюсь понемножку. Ведь если бы я еще раз эти деньги пересчитал, тогда бы не попался, но все происходило перед моим носом, какие сомнения! А деньги, брат, надо считать. Но я стал очень доверчивым почему-то и за это бесконечно расплачиваюсь. Однажды в Риге услышал в ресторане «Росток» эстонскую речь, обрадовался, рот разинул, побежал искать — кто? Нашел: четверо молодых и красивых, сказали, что они борцы. Приглашаю в гости. Одеваемся, выходим, покупаю четыре бутылки водки, кладу в свой портфель, бросаю на заднее сиденье такси, ребята рассаживаются, едем. Приехали, выхожу и ору: берите портфель, ребята, за мной! Вхожу в калитку, открываю дверь дома, поворачиваюсь, чтобы пропустить милых земляков, но… такси уже далеко. Уехали дорогие эстонские «борцы» вместе с моим портфелем.
Или вот однажды, когда я в Тарасовке работал библиотекарем. Зима, сильный мороз, еду в Пушкино, получаю зарплату и на обратном пути в поезде встречаю красивого парня, который не знает, где переночевать. Поздно, а ему в Электросталь. Пригласил к себе. Пошли в магазин. Я взял бутылку, чтобы веселее было разговоры говорить. Пришли ко мне. В прихожке портфель бросаю, разделся и побежал на кухню яичницу жарить, он же зашел в ванную — руки вымыть. Мыл он минут десять, двадцать — не появляется. Пошел посмотреть, ведь яичница давно на столе. Не оказалось ни парня, ни моего портфеля, а в нем зарплата, паспорт и другие разные вещи…
Теперь уж я стал осторожней, так что в Тырва не еду, а насчет этой дамочки с «Жигулями» — пусть катается, если бензина не жалко. Пойду в лес на Черное озеро, там меня ни одна собака не найдет, даже Таймо, даже старик Роберт — никто не знает, где это. Там мое тайное государство. На зиму переберусь к Таймо, возможно раньше, осенью — когда можно будет стать базарным воробьем. Осенью можно очень хорошо заработать, так что хватит на целый год, если расчетливо тратить.
А лишние деньги мне теперь не помешают, учитывая, что я еще и без зубов остался, без главных атрибутов завоевания человеческого расположения — улыбки. Без зубов улыбка — нуль. Конечно, могут мне сделать зубы и в общем порядке. Но здесь по два месяца (иные год ждут — не Москва) надо в очереди числиться. Сила здесь поможет единственная — деньги. Когда они есть, будут и зубы. Попрошу того доктора, который меня зашивал, кого-нибудь да посоветует. В Москве частники на каждом шагу, должны и здесь быть. Зубы — везде доходное дело.
Базарные воробьи начнут слетаться в Тарту к зданию крытого рынка уже в последних числах августа, в сентябре же их тут полно. Сюда, к рынку, приезжают по утрам автобусы из близрасположенных колхозов и совхозов и набирают поденных рабочих на сбор кормовой свеклы, картошки, капусты, яблок.
В шесть утра ты шагаешь в одежде, соответствующей погоде, с паспортом в кармане к базару, а там они тебя уже ждут. Начинаешь выбирать: какой колхоз, что убирать, сколько платят. Выбрал, скажем, колхоз имени Кингисеппа, садишься в его автобус и ждешь, пока он набьется полный такими же воробьями. Бригадир колхоза, конечно, должен следить, чтобы не залезли такие, которые еще не успели со вчерашнего протрезвиться. Бывает. Затем привезут в поле, появится трактор с прицепом, начинает распахивать поле, а ты в стае «воробьев» ходишь сзади, срезаешь хвосты у свеклы и бросаешь в кузов прицепа. Затем обед. Потом опять — дождь не дождь, собираешь свеклу. Вечером получаешь пятнадцать рублей, садишься в тот или другой автобус и едешь в город.
Десять дней — сто пятьдесят в кармане. Два месяца ездишь, и живи не тужи. К тому же веселья вдоволь. Это главным образом за счет пьяных воробьев, которые уже в обеденный перерыв, а то и раньше (как только откроют местный магазин) начнут пить «бормотуху». Почему и надо признать, что в общем-то правильно говорят: «Воробей и тот пьет»…
Так что сказать, будто мне не нужны деньги, не скажу. Но ради них я не стану ни иллюзионистом, как тот кавказец у «Березки», ни заговорщиком против Гослитиздата. Я довольствуюсь ролью воробья и с голоду не помру: где-нибудь что-нибудь да поклюю. Но потому, что «воробей и тот пьет», иногда захаживаю в бункер с риском получить по зубам! А что!.. Кто не рискует, тот не пьет.
8
Утром, когда я спустился вниз из своей мансарды, Роберт уже меня дожидался, чтобы пойти и свалить штабель. Тот, наверное, простоял на дворе за домом уже с полмиллиона лет, бревна то ли уже пересохли, то ли прогнили. Но к старику пришло наконец решение эти бревна распилить на топливо, потому он в этом году и не запасался дровами, как бывало. К тому же и я в качестве рабочей силы присутствовал. Потом выяснилось, что тот из города, который приезжает на «Запорожце», обещал привезти мотопилу «Дружба».
Бревна были уложены в пять-шесть рядов, подпертые по концам тремя колами. Не то чтобы очень высоко, но старику одному с ними действительно неудобно, могли придавить. Они и придавили… меня.
Я попросил старика, чтобы он немного бревна придерживал, пока я подпорку вытащу. Он, конечно, держал. Я сначала выдернул один кол, крайний, со своей стороны. Потом средний и… они меня и придавили, потому что старик и оставшийся последний кол штабель не удержали. Вывернуло мне к чертовой матери всю правую руку, начиная от плеча и до мизинца. Больно, конечно. Так что пополз я кое-как наверх и, выпив солидную порцию водки в качестве анестезирующего, завалился спать. Проснулся, еще анестезировался и опять спать. Таким образом анестезировался, пока было чем, и тогда появилась необходимость снимать
