времени, а мне хочется еще послушать, как ты там живешь.
— Люк, почему бы тебе не уехать со мной? Почему не попытать счастья? Ты же мечтал учиться на врача. Получишь стипендию, а я устрою тебя санитаром для подработки, и за жилье платить не надо, моя комнатка невелика, но места нам двоим хватит.
— Ты хочешь, чтобы я пошел учиться сейчас? Надо было предлагать мне это пять лет назад, старина!
— Начнешь попозже — что такого? Кто спрашивает о возрасте врача, входя в его кабинет?
— Я сяду на студенческую скамью с людьми намного меня моложе, мне не хочется быть Маркесом курса.
— Подумай, сколько девушек вроде Элизабет не устоят перед обаянием твоей зрелости.
— Конечно, — задумчиво протянул Люк, — если так посмотреть… Нет, брось, не тешь меня мечтами. Поболтать с тобой приятно, но, когда ты уедешь, мне будет еще хуже.
— Что тебе мешает? Подумай, ведь это твоя жизнь!
— И моего отца, матери, сестренки. Я им всем нужен здесь. Машина на трех колесах далеко не уедет. Тебе не понять, что такое семья.
Люк опустил голову, уткнувшись носом в чашку с кофе.
— Прости, — вздохнул он, помолчав, — я не это хотел сказать. Дело в том, дружище, что предок никогда меня не отпустит. Я ему нужен, я его опора на старости лет, он рассчитывает, что я сменю его в булочной, когда он уже не сможет вставать к печи среди ночи.
— Лет через двадцать, Люк! Твой отец состарится лет через двадцать, и потом, у тебя ведь есть сестра!
Люк рассмеялся.
— Да уж, представляю, как отец стал бы учить ее ремеслу, это же он у нее по струнке ходит. Меня он держит в ежовых рукавицах, а она вертит им как хочет.
Люк встал и направился к двери.
— Рад был тебя повидать. Больше не пропадай так надолго. Все равно, даже если ты станешь знаменитым профессором и будешь жить в шикарной квартире, в шикарном районе большого города, твой дом останется здесь.
Люк обнял меня на прощание. Когда он был уже в дверях, я окликнул его:
— В котором часу ты начинаешь работу?
— Тебе это зачем?
— Я тоже работаю ночами, если буду знать твое расписание, на дежурстве мне будет не так одиноко. Посмотрю на часы и представлю себе, что ты делаешь.
Люк посмотрел на меня как-то странно.
— Ты же расспрашивал, что мы делаем в больнице, так расскажи, как проходит твоя жизнь у печи.
— В три часа ночи мы замешиваем тесто: мука, вода, соль, дрожжи. После первого замеса надо ждать, чтобы оно подошло. Около четырех у нас перерыв. В теплую погоду я открываю заднюю дверь булочной, выставляю в проулок два табурета, и мы с папой пьем кофе. Мы почти не разговариваем, папа уверяет, что тесто не любит лишнего шума, но вообще-то это ему надо отдохнуть. Выпив кофе, я даю ему вздремнуть часок на табурете, а сам иду мыть подносы и расстилать льняные салфетки, на которые мы потом уложим хлеб.
Потом отец присоединяется ко мне, и мы делаем второй замес. Делим тесто на порции, формуем, прокалываем каждую булочку ножом, чтобы корочка не лопнула, и наконец сажаем в печь.
Казалось бы, каждую ночь одно и то же, но всякий раз бывает по-разному, главное — результат. Когда холодно, тесто подходит дольше, в него надо добавить горячей воды и побольше дрожжей; когда жарко, нужна, наоборот, ледяная вода, иначе оно быстро пересохнет. Чтобы испечь хороший хлеб, важна каждая мелочь, даже погода на дворе; булочники не любят дождь, в ненастье работать приходится дольше.
В шесть часов мы достаем из печи первую утреннюю партию хлеба. Даем ему немного остыть и несем в булочную. Вот так, старина, но если ты думаешь, что, выслушав мой рассказ, сам станешь булочником, то ошибаешься. Правда, твои рассказы о больнице тоже не сделают меня врачом. Ну все, мне надо пойти поспать, поцелуй от меня маму и еще крепче — твою подружку. Мне нравится, как она на тебя смотрит, тебе повезло, и я искренне рад за тебя.
Простившись с Люком, я вышел в сад и застал маму сидящей на корточках у клумбы с розами. Цветы прибило дождем, и она аккуратно поднимала каждый.
— Колени болят, — пожаловалась она, вставая. — А ты выглядишь лучше, чем вчера. Остался бы на несколько дней, чтобы набраться сил.
Я не ответил, глядя в ее глаза, которые улыбались мне. Если бы ты знала, мама, до чего мне хотелось, чтобы ты написала объяснительную записку, как в те времена, когда в твоей власти было отпустить мне все грехи, даже прогул.
— Вы хорошая пара, — сказала мама, взяв меня за руку.
Я по-прежнему ничего не отвечал, и она продолжила свой монолог:
— Иначе разве ты повел бы ее к себе на чердак вчера вечером? Знаешь, я все слышу в этом доме, всегда слышала. После твоего отъезда я, бывало, наведывалась туда. Когда очень по тебе скучала, забиралась и садилась у слухового окна. Не знаю почему, но там мне казалось, что я как-то к тебе ближе, будто, глядя сквозь стекло, я видела вдали тебя. Давно уже я туда не поднималась; я же сказала, у меня колени болят, трудно стало пробираться на четвереньках среди всего этого хлама. О, не делай такое лицо, можешь мне поверить, твои коробки я не открывала. У твоей мамы, конечно, есть недостатки, но бестактность не входит в их число.
— Я ни в чем тебя не обвиняю, — ответил я.
Мама погладила меня по щеке.
— Будь честным с собой и тем более с ней; если твое чувство к ней — не любовь, не давай ей надежды попусту, она хорошая девушка.
— Почему ты мне это говоришь?
— Потому что ты мой сын — кто знает тебя лучше, чем я?
Мама сказала, чтобы я шел к Софи, а ей надо подрезать ветки роз. Я поднялся в комнату. Софи, облокотясь о подоконник, рассеянно смотрела в окно.
— Ты очень обидишься, если тебе придется уехать одной?
Софи обернулась:
— Лекции я смогу для тебя законспектировать, но в понедельник вечером, если я не ошибаюсь, тебе на дежурство.
— Вот именно, это вторая услуга, о которой я хочу тебя попросить. Если можешь, зайди к заведующему отделением, скажи, что я заболел, ничего страшного, ангина, но я предпочел подлечиться и не заражать пациентов. Мне нужны всего сутки.
— Нет, я не обижусь, ты почти не видел маму, и вечер с тобой наверняка будет ей в радость. А я поеду одна и по дороге успею придумать для тебя более правдоподобную отмазку.
Мама обрадовалась, что я задержусь еще на день. На ее машине я отвез Софи на вокзал.
Софи поцеловала меня в щеку и лукаво улыбнулась, садясь в вагон. Окна в поезде теперь не открываются, и «до свидания» толком не скажешь, как раньше. Состав тронулся, Софи помахала мне рукой. Я стоял на перроне, пока не скрылись вдали огоньки последнего вагона.
3
— Что-нибудь не так? — спросила мама, когда я вернулся.
— Все в порядке. О чем ты?
