Еще через двадцать километров мотор зачихал и заглох всего в нескольких метрах от бензоколонки. Люк вышел и, похлопав по капоту, похвалил машину за доблесть.
Я залил полный бак. Пока Люк ходил купить воды и печенья, Софи подошла и обняла меня за талию.
— Сексуально смотришься с насосом, — усмехнулась она и, чмокнув меня в затылок, пошла за Люком в магазин. — Кофе хочешь? — спросила она, обернувшись. И, прежде чем я успел ответить, с улыбкой добавила: — Если решишь сказать мне, что не так, я все время здесь, рядом, хоть ты этого и не замечаешь.
Вскоре мы въехали в полосу дождя. Старенькие дворники едва справлялись, надоедливо скрежеща по стеклу. В город мы вернулись затемно. Софи крепко спала, и Люк не хотел ее будить.
— Что будем делать? — шепнул он.
— Не знаю; давай припаркуемся и подождем, когда она проснется.
— Не говорите глупостей, лучше отвезите меня домой, — пробормотала Софи, не открывая глаз.
Но Люк решил иначе и поехал к нашему дому. Нельзя, заявил он, поддаваться унынию воскресного вечера, а в дождь и вовсе надо удвоить бдительность. Мы втроем сумеем противостоять пессимизму конца уикэнда. Он обещал приготовить макароны, каких мы в жизни не едали.
Софи села и потерла глаза.
— Ладно, согласна на макароны, а потом отвезете меня домой.
Мы поужинали, сидя по-турецки на ковре. Люк уснул на моей кровати, а мы с Софи провели ночь у нее.
Когда я проснулся, она уже ушла. В кухне я нашел записку, подложенную под стакан на накрытом к завтраку столе.
Я сложил записку и спрятал ее в карман. Забрал из комода несколько своих вещей, кроме одной рубашки, к которой Софи приколола бумажку с надписью: «Эту не бери, она теперь моя».
Оставив ключ от ее квартирки там, где она просила, я ушел, убежденный, что я последний дурак, — а может быть, даже первый.
Вечером я пытался дозвониться маме, мне надо было с ней поговорить, довериться ей, услышать ее голос. К телефону никто не подошел. Она ведь предупреждала меня, что уезжает. И говорила, когда вернется, но я забыл дату.
7
Прошло три недели. Встречаясь в больнице, мы с Софи оба чувствовали себя неловко, хотя усиленно делали вид, будто ничего не произошло. Нашу дружбу возродил глупый и неудержимый смех. Мы сидели в больничном саду, пользуясь короткой передышкой, и Софи рассказывала мне о приключившемся с Люком несчастье. В отделение скорой помощи одновременно привезли двух пострадавших. Люк с носилками спешил доставить одного из них в операционный блок. На повороте коридора ему пришлось резко отпрянуть, чтобы не столкнуться со старшей сестрой, и пациент соскользнул с носилок. Люк бросился на пол, чтобы смягчить его падение. Это удалось, но носилки упали прямо ему на голову. На лоб пришлось наложить три шва.
— Твой друг держался молодцом. Гораздо лучше, чем ты, когда разрезал себе скальпелем палец в прозекторской.
Я и забыл об этом происшествии, случившемся на первом курсе.
Теперь я понял, откуда взялась у Люка рана, которую я видел вчера. Он наплел мне, что его ударило дверью-вертушкой. Софи взяла с меня клятву не говорить ему, что она проболталась. Он ведь был ее пациентом: это она его зашивала и, стало быть, должна была хранить врачебную тайну.
Я пообещал, что ее не выдам. Софи встала, ей пора было на дежурство. Я окликнул ее, чтобы в свою очередь кое-что рассказать о Люке.
— Он к тебе неравнодушен, ты знаешь?
— Знаю, — бросила она уходя.
Солнце ласково пригревало, мой перерыв еще не кончился, и я решил задержаться.
В сад вышла маленькая девочка, та самая, что играла в классики. За окном я видел ее родителей, они разговаривали в коридоре с заведующим отделением гематологии. Девочка направилась ко мне, на свой манер — шаг вперед, шаг в сторону; я понял, что она пытается привлечь мое внимание. Малышке хотелось что-то сказать, ее так и распирало.
— Я выздоровела, — гордо сообщила она.
Сколько раз я видел эту девочку в больничном саду, ни разу не задумавшись, чем, собственно, она больна.
— Меня отпустят домой.
— Я очень рад за тебя, хоть и буду немного по тебе скучать. Я привык видеть тебя в этом саду.
— А тебя скоро отпустят домой?
Сказав это, девочка рассмеялась, и смех ее был похож на звуки виолончели.
Есть вещи, которые мы оставляем позади, моменты жизни, увязшие в пыли времени. Можно пытаться их забыть, но эти мелочи, связанные одна с другой, прочной цепью приковывают вас к прошлому.
Люк приготовил ужин и ждал меня, сидя в кресле. Едва войдя, я склонился над его раной.
— Ну-ну, кончай строить из себя доктора, я знаю, что ты знаешь, — сказал он, оттолкнув мою руку. — Ладно, даю тебе пять минут, чтобы надо мной покуражиться, и хватит, поговорим о чем-нибудь другом.
— Та машина, на которой мы ездили к морю, — ты поможешь взять ее напрокат для меня?
— Куда ты собрался?
— Туда же, к морю.
— Ты голоден?
— Да.
— Это хорошо, потому что, если хочешь, чтобы я приготовил поесть, ты расскажешь мне, зачем тебе понадобилось туда возвращаться. А если предпочитаешь напустить туману, закусочная на бензозаправке еще открыта. В этот час при большом везении там можно разжиться сандвичем.
— Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал?
— Что с тобой случилось там, на пляже? Мне не хватает моего лучшего друга. Ты и всегда, скажем так, витал где-то далеко, и я всегда с этим мирился. Но сейчас, уверяю тебя, стало просто невыносимо. Тебе досталась лучшая девушка на свете, а ты свалял такого дурака, что после того злополучного уик-энда она тоже где-то витает.
— Ты помнишь, как я ездил с мамой на каникулы к морю?
— Да.
