Владимира Рацкина, то на аукцион съехались бы, пренебрегая предложениями крупнейших коллекционеров, представители главных музеев. Стараниями Джонатана русский художник снискал бы заслуженную громкую славу, о чём они с Питером всегда мечтали, а Питер стал бы вдобавок одним из самых уважаемых аукционных оценщиков.
– Твоей картине недостаёт одной важной детали. Ты позаботился об альтернативе?
– Да: ты будешь слать мне открытки на пустынный остров, на который сам меня сошлёшь под обещание, что я не наложу на себя руки, когда подвергнусь остракизму коллег.
За иллюминатором уже показалось американское побережье, а друзья все не прекращали разговор, продолжавшийся на протяжении всего полёта и сильно надоевший пассажирам вокруг, не сомкнувшим из- за них глаз. Когда стюардесса раздавала еду, Питер как бы невзначай отвернулся, поднял на иллюминаторе щиток и залюбовался облаками, боясь встретиться взглядом с Джонатаном. Потом резко обернулся, схватил с подноса Джонатана шоколадное пирожное и с наслаждением захрустел.
– Согласись, от этой еды любого стошнит!
– Мы летим в тридцати тысячах футах над океаном, путешествие от континента до континента занимает какие-то восемь часов и не грозит морской болезнью – чего ныть, что тебе не по вкусу индейка?
– Если бы одна индейка!
– Постарайся себя убедить, что тебя не отравят.
Питер так долго и неотрывно глазел на Джона тана, что тот не выдержал.
– Что ещё?
– Когда я забирал из номера твои вещи, там лежала квитанция на отправленный тобой Анне факс и само послание. Мне не следовало его читать, но, видишь ли…
– Говори! – сухо потребовал Джонатан.
– Ты обратился к ней «Клара», а не «Анна».
Спешу тебя предостеречь, чтобы твоя невеста не сказала тебе об этом первой.
Друзья понимающе переглянулись, Питер прыснул.
Вот я и спрашиваю себя… – выдавил он, отсмеявшись.
– О чём ты себя спрашиваешь?
– Зачем ты полез вместе со мной в этот самолёт?
– Я возвращаюсь домой!
– Тогда спрошу иначе, чтобы даже до тебя дошло. Я все спрашиваю себя: чего ты боишься?
Джонатан долго думал, прежде чем ответить.
– Себя самого! Я боюсь себя самого.
Питер покачал головой и стал высматривать в иллюминаторе остров Манхеттен.
– Я тоже иногда побаиваюсь тебя, что мне не мешает оставаться твоим лучшим другом. Встречайся со мной почаще – и избавишься от своих причуд, останешься верен своему русскому художнику, но, по крайней мере, перестанешь день-деньской о нём разглагольствовать. И будешь готовиться к свадьбе, не строя больше унылых рож.
Уверяю тебя, если ты сумеешь подружиться с самим собой, то увидишь, сколько в жизни замечательных неожиданностей!
Вместо ответа Джонатан достал из кармана в кресле перед собой журнал авиакомпании. Каких только случайностей не происходит в жизни! Листая на взлёте это глянцевое издание, он наткнулся на короткое интервью с модной лондонской галеристкой. Иллюстрацией к статье служила фотография Клары перед загородным домом. Джонатан сунул журнал обратно. Питер следил за ним уголком глаза.
– Если мне будет позволена перед изгнанием на необитаемый остров последняя просьба, – снова заговорил он, – я настою на том, чтобы отправиться туда в одиночестве.
– Почему?
– Потому что, если туда придётся ехать тебе, остров уже не получится необитаемым.
– Почему это мне тоже придётся туда ехать?
– В наказание за полное непонимание бостонской жизни и за слишком позднее осознание этой своей ошибки.
– На что ты намекаешь, Питер? – досадливо спросил Джонатан.
– Ни на что! – насмешливо ответил Питер и небрежно открыл свой экземпляр журнала.
После таможни оба отправились к охраняемой стоянке. На переходном мостике Питер напыжился от гордости.
– Видишь очередь на такси? Кому надо сказать спасибо за мудрое решение оставить в аэропорту машину?
В длинной очереди прибывших авиапассажиров на тротуаре Джонатан не заметил седую даму, садившуюся в головное такси.
Из-за дорожных пробок у Питера ушло на доставку Джонатана домой больше часа. Дома Джонатан поставил на пол чемоданчик, повесил на вешалку плащ. В кухне было темно. Он подошёл к лестнице и позвал Анну, но ответа не последовало. В его комнате тоже царила темень, кровать стояла не разобранная. Услышав над головой скрип, он поспешил наверх, осторожно приоткрыл дверь мастерской. На мольберте
