могучем Босфоре. А теперь главный вопрос: как вернуться в отель, потому что подняться на ноги я не способен, боюсь, я слегка перебрал!
Джан пребывал не в лучшем состоянии, чем Долдри. Поддерживая друг друга, они побрели по улице Истикляль, выписывая кренделя, как настоящие пьяницы.
Чтобы не мешать горничной убираться, Алиса устроилась в зале, примыкающем к бару. Она писала письмо, которое наверняка не смогла бы отправить. В настенном зеркале она увидела Долдри, который спускался по главной лестнице. Он подошел и рухнул в кресло рядом с ней.
— Если вы с утра в таком виде, то, наверное, выпили вчера весь Босфор? — спросила Алиса, не отрывая глаз от листка.
— Не понимаю, о чем вы.
— У вас пиджак криво застегнут, и побрились вы только с одной стороны…
— Скажем так: я вчера пропустил пару стаканчиков. Нам вас не хватало.
— Ни секунды не сомневаюсь.
— Кому вы пишете?
— Другу в Лондон, — сказала Алиса, сложила письмо и положила его в карман.
— У меня голова просто раскалывается, — пожаловался Долдри. — Вы не пойдете со мной воздухом подышать? Кто этот друг?
— Хорошая мысль, давайте пройдемся. Я все ждала, когда вы появитесь. Проснулась чуть свет, и мне уже стало скучно. Куда пойдем?
— Полюбуемся на Босфор, это освежит мои воспоминания…
По дороге Алиса остановилась у сапожной лавки и засмотрелась на ремешок точильного камня.
— У вас подметки прохудились? — спросил Долдри.
— Нет.
— Так что же вы уже добрых пять минут разглядываете этого человека в лавке и молчите?
— С вами бывает такое: вы смотрите на какую-нибудь пустяковую вещь и вдруг ощущаете умиротворение, покой в душе, а вы даже не знаете почему?
— Поскольку я пишу перекрестки, то не стану этого отрицать: бывает. Я мог бы целыми днями смотреть на проезжающие мимо двухэтажные автобусы. Люблю слушать урчание мотора, скрип тормозов, звон колокольчика, который машинист дергает перед отправлением.
— Чертовски поэтично у вас выходит, Долдри.
— Издеваетесь?
— Чуточку.
— Что? Лавка сапожника романтичнее?
— В движениях его рук есть какая-то поэзия. Мне всегда нравились сапожники, запах кожи и клея.
— Потому что вы любите обувь. А я мог бы часами стоять у витрины булочной, догадайтесь почему…
Чуть позже, когда они шли по набережной Босфора, Долдри присел на скамейку.
Куда вы смотрите? — спросила Алиса.
— На ту старую леди у парапета, которая беседует с хозяином рыжей собаки. Это завораживает.
— Она просто любит животных. Что в этом завораживающего?
— Вглядитесь как следует, и поймете.
Старушка перекинулась парой слов с хозяином рыжика и подошла к другой собаке. Она наклонилась и потянулась к ее морде.
— Видите? — прошептал Долдри, наклонившись к Алисе.
— Она гладит другую собаку?
— Вы не понимаете, что она делает. Ее интересует не собака, а поводок.
— Поводок?
— Вот именно, поводок, связывающий собаку с хозяином, который ловит рыбу. Поводок — путеводная нить, которая позволяет ей вступить в разговор. Эта старая леди страдает от одиночества. Она придумала эту хитрость, чтобы перекинуться с кем-нибудь парой слов. Я уверен, она каждый день приходит сюда в один и тот же час за каплей человеческого тепла.
На этот раз Долдри оказался прав, старушке не удалось привлечь внимание рыбака, который следил за поплавком в волнах Босфора, она прошла дальше по набережной, достала из кармана хлебные крошки и бросила голубям, гулявшим по парапету, на который облокотились рыбаки. Минуту спустя она заговорила с одним из них.
— Странное одиночество, правда? — сказал Долдри.
Алиса повернулась и внимательно на него посмотрела.
— Зачем вы сюда приехали, Долдри? Зачем отправились в это путешествие?
— Вам это прекрасно известно. Из-за нашего соглашения: я помогаю вам найти мужчину вашей жизни, то есть направляю вас на нужный путь, а пока вы продолжаете поиски, я пользуюсь стеклянной крышей.
— Это действительно единственная причина?
Взгляд Долдри блуждал по Ускюдару,[19]казалось, он рассматривает минарет мечети Михримах[20] на другом берегу.
— Помните тот паб у нас в Лондоне, в конце улицы? — спросил Долдри.
— Конечно, помню, мы там завтракали.
— Я ходил туда каждый день, садился за тот же столик и читал газету. Однажды статья попалась скучная, я поднял голову, увидел себя в зеркале и понял, что боюсь тех лет, что мне осталось прожить. Я тоже захотел сменить обстановку. Но вот уже несколько дней, как я скучаю по Лондону. В мире ничто не совершенно.
— Вы хотите вернуться? — спросила Алиса.
— Вы тоже недавно об этом думали.
— Уже не думаю.
— Потому что теперь предсказание той гадалки кажется правдоподобным, теперь у вас есть цель, а я свою миссию выполнил. Думаю, что именно консул был вторым звеном цепи, а может, и третьим, учитывая, что нас привел к нему Джан.
— Вы собираетесь меня бросить?
— Мы ведь договорились. Не волнуйтесь, я оплачу отель и жалованье Джана на три месяца вперед. Он предан вам. Я также заплачу ему хороший аванс на расходы. А вам я открою счет в Банко ди Рома, у них контора на улице Истикляль, для них зарубежные платежи — дело привычное. Раз в неделю я буду переводить вам деньги, вы ни в чем не будете нуждаться.
— Вы хотите, чтобы я осталась в Стамбуле еще на три месяца?
— Вам нужно пройти свой путь, Алиса, иначе вам не достигнуть цели. И потом, вы вряд ли захотите пропустить стамбульскую весну. Подумайте о тех цветах, что вам незнакомы, о ваших духах… и еще о нашей сделке.
— Когда вы приняли решение уехать?
— Сегодня утром, когда проснулся.
— А если бы я попросила вас задержаться еще ненадолго?
— Вам не пришлось бы меня просить, ближайший рейс только в субботу, у нас еще есть время. Не смотрите так, у моей матери слабое здоровье, я не могу оставлять ее одну на неопределенное время.
Долдри встал и направился к парапету, где старушка потихоньку подбиралась к белой собаке.
— Осторожно, — предупредил он, проходя мимо, — эта кусается.
Джан явился в отель в пять часов. Он был очень доволен собой.
— У меня восхитительные новости вам рассказать, — объявил он, подходя к Алисе и Долдри, сидевшим в баре.
Алиса поставила чашку и приготовилась слушать.
