Джулия беспрекословно подчинилась.
— На шестой день твоя мать наконец меня заметила. Потом она клялась, что засекла меня уже на четвертом представлении, но я абсолютно уверен, что это было шестое. Во всяком случае, я констатировал, что она то и дело поглядывает в мою сторону во время спектакля. Не хочу хвастаться, но один раз она даже чуть не оступилась, заглядевшись на меня. Правда, сама она твердила, что эта неприятность никак не была связана с моим присутствием. Твоя мать упрямо отрицала очевидное, это у нее был особый род кокетства. Тогда я стал каждый вечер посылать ей цветы в грим-уборную, чтобы их вручали после представления; это были одинаковые букеты из небольших роз старинного сорта, притом без указания отправителя.
— Почему?
— Не прерывай меня, сейчас сама поймешь. На последнем представлении я дождался ее за кулисами. И у меня в петлице была белая роза.
— Никогда в жизни не поверю, что ты оказался способен на такое! — воскликнула Джулия, захлебнувшись от смеха.
Энтони отвернулся к окну и замолчал.
— А что потом? — настаивала Джулия.
— Конец истории!
— Почему конец?
— Ты надо мной насмехаешься, и я отказываюсь продолжать!
— Но я вовсе не думала над тобой насмехаться!
— А что же означало твое дурацкое хихиканье?
— Совсем обратное — я смеялась потому, что при всем желании не могу представить тебя в образе юного романтического влюбленного.
— Останови машину на ближайшей заправке, дальше я пойду пешком! — обиженно заявил Энтони, скрестив руки на груди.
— Нет, рассказывай, а не то я опять прибавлю скорость!
— Твоя мать уже привыкла к тому, что в конце коридора ее ждут поклонники; к тому же охранник всегда сопровождал танцовщиц до автобуса, отвозившего их в отель. Я стоял у них на дороге, и он велел мне посторониться, на мой взгляд, слишком уж хамским тоном. Тогда я пустил в ход кулаки.
Джулия вдруг разразилась неудержимым хохотом.
— Прекрасно! — разъяренно сказал Энтони. — Раз так, больше ты не услышишь от меня ни слова.
— Умоляю, папа, не обижайся, — сказала Джулия, все еще содрогаясь от смеха. — Прости, я не смогла сдержаться.
Энтони повернулся и пристально посмотрел на дочь:
— На сей раз мне не чудится, ты действительно назвала меня папой?
— Может быть, — ответила Джулия, вытирая глаза. — Ну, рассказывай дальше.
— Только имей в виду, Джулия, если я замечу хотя бы намек на улыбку, все будет кончено. Обещаешь?
— Клянусь! — торжественно пообещала Джулия, подняв правую руку.
— Твоя мать вмешалась в драку, оттащила меня подальше и попросила шофера автобуса подождать ее. Потом стала у меня допытываться, почему я сажусь за один и тот же столик на каждом представлении. Похоже, в ту минуту она еще не заметила белую розу у меня в петлице, и я ей ее преподнес. Когда до нее дошло, что это я присылал ей букеты каждый вечер, она просто онемела от удивления, и я воспользовался этим, чтобы ответить на ее вопрос.
— И что же ты ей сказал?
— Что приходил затем, чтобы сделать ей предложение.
Джулия изумленно обернулась к отцу, но он тут же велел ей смотреть на дорогу.
— Твоя мама начала смеяться, а смех у нее был звонкий, точно такой, как у тебя, когда ты насмехаешься надо мной. Но вдруг она поняла, что я жду от нее ответа, махнула шоферу, чтобы тот уезжал, а мне предложила для начала пригласить ее поужинать. Мы дошли пешком до какого-то большого кафе на Елисейских Полях. Честно тебе скажу, шествуя рядом с ней по самой красивой улице в мире, я был преисполнен гордости. Мы проговорили целый вечер, но к концу ужина мне вдруг стало ясно, что я попал в жуткую ситуацию и что все мои надежды сейчас лопнут, как мыльный пузырь.
— После того как ты ей сделал предложение вот так, с бухты-барахты, не представляю себе, что можно было отмочить хуже этого.
— Я просто сгорал от стыда — мне нечем было заплатить по счету. Тщетно я украдкой обшаривал карманы, там не нашлось ни гроша. Ведь я ухнул все свои сбережения, собранные во время службы, на билеты в «Лидо» и на букеты цветов.
— И как же ты из этого выпутался?
— Я уже в седьмой раз заказал кофе, и тут твоя мать вышла, чтобы «попудрить нос». Я подозвал официанта, решив признаться ему, что у меня нет денег, и уже приготовился умолять его не устраивать скандала, предложить в залог свои часы и документы, обещать, что я оплачу счет, как только смогу, не позже конца недели. Но вместо счета он протянул мне подносик, на котором лежала записка от твоей матери.
— И что же там было написано?
Энтони раскрыл свой бумажник, вынул оттуда пожелтевший клочок бумаги, развернул его и прочел ровным голосом:
— «Я никогда не умела прощаться и уверена, что вы тоже. Спасибо за чудесный вечер, я больше всего на свете люблю старинные розы. С конца февраля мы выступаем в Манчестере, и я буду рада увидеть вас в зале. Если придете, я позволю вам пригласить меня на ужин». Вот, смотри, — заключил Энтони, показывая листочек Джулии, — это подписано ее именем.
— Потрясающе! — восхищенно вздохнула Джулия. — Почему она так поступила?
— Потому что твоя мать сразу догадалась, в какую передрягу я попал.
— Как это?
— Сама подумай: если парень пьет седьмую чашку кофе в два часа ночи, когда в кафе уже гасят свет, и при этом упорно молчит…
— Так ты поехал в Манчестер?
— Ну, для начала мне пришлось повкалывать, чтобы привести в порядок свои финансы. Я брался за любую работу, какая подворачивалась. В пять утра приезжал на Центральный рынок разгружать ящики с овощами и фруктами, сразу после этого мчался в кафе и обслуживал столики. В полдень менял фартук официанта на халат приказчика в бакалее. Я сбросил пять кило, но заработал вполне достаточно, чтобы поехать в Англию, купить билет в театр, где танцевала твоя мать, а главное, оплатить ужин, достойный этого названия. Мне удалось выиграть этот безнадежный раунд и сесть в первый ряд. Едва занавес раздвинулся, как она мне улыбнулась.
После представления мы вошли в какой-то старый паб. Я был вконец измочален. Стыдно даже вспомнить: я уснул прямо в зале, и знаю, что твоя мама это заметила. В тот вечер, сидя за столом, мы почти не говорили. Мы обменивались не словами, а умолчаниями, но в тот миг, когда я сделал знак официанту, чтобы он принес счет, твоя мать пристально взглянула на меня и произнесла только одно слово: «Да». Я тоже взглянул на нее, не понимая, в чем дело, и она повторила это «да» таким ясным, таким звонким голосом, что он до сих пор звучит у меня в ушах. «Да, я выйду за вас замуж». Ревю шло в Манчестере целых два месяца. Потом твоя мать попрощалась с труппой, и мы сели на пароход, чтобы ехать ко мне домой. Прибыв в Америку, мы поженились. На свадьбе кроме священника присутствовали только двое свидетелей, найденных прямо тут же, в церкви. Никто из наших родственников не соблаговолил явиться. Мой отец так никогда и не простил мне женитьбу на танцовщице.
И Энтони бережно уложил на место ветхую записочку.
— Смотри-ка, вот оно где нашлось, мое свидетельство на кардиостимулятор! Какой же я болван! Вместо того чтобы положить его в паспорт, взял и по-дурацки сунул в бумажник!
Джулия кивнула, но на ее лице читалось сомнение.
— Эта поездка в Берлин… ты ее придумал, чтобы продлить наше с тобой путешествие?
