значит любовь да удовольствие.
Когда ноги Короля в бодром утреннем беге вынесли его на Малую Гавань, он чуть не налетел на идущих в том же направлении людей, хорошо, что они его не заметили, а то бы обратили внимание на удивление и испуг Его Величества, вызванные тем, что он узнал Векшеля, господина полицейского инспектора Лыхе в форме капитана милиции и еще двух мужчин в гражданском, так одевались рядовые истребительного батальона.
Король перешел улицу и, отстав немного, продолжал идти за ними. Далеко идти не понадобилось: четверо остановились у подъезда того же обшарпанного двухэтажного серого дома, к которому направлялся Король. Вошли только Лыхе с Векшелем, истребители же разделились: один остался у подъезда, другой направился во двор. Может, он искал уборную?
Насколько известно Королю, в этом дворе не было уборной. Король тоже вошел во двор… дома напротив. Отсюда через щелку отлично все просматривалось…
Алфред же все еще лежал в постели, не спал — думал. Не прислушиваясь, механически фиксировал звуки жизни, и какой-то участок мозга их расшифровывал за окном оживленно зачирикали воробьи, там, похоже, и ветрено, потому что тоненько дребезжало неплотно вставленное в форточку стекло. Он слышал не слышал, но знал, чем занята на кухне Вальве — что тут знать! Попытался о ней думать, но получалось вяло.
Обычно он не делился с ней своими думами — не чувствовал ее внутренней поддержки. Ему казалось, что заботы занимали Вальве, скорее всего, в связи с ее собственными перспективами жизни. В этом он ее даже не винил, считая, что это естественно: каждый борется за свое счастье доступным ему способом. Но, если для нее счастье — он, Алфред, то должна же она и за его жизнь переживать? А так ли обстоит дело? Он чувствовал, что его судьба — судьба лишь его одного. У нее в деревне Карула собственное хозяйство, значит, и ее независимость от него обеспечена; их совместная жизнь оборвется в тот час, когда уйдет из нее он. Что ж, у него и нет основания ее в чем-либо упрекать: он взял сей товар, зная ему цену.
На дворе подвывал ветер, где-то под полом царапалась мышь, из кухни доносился приглушенный кашель, но в эти мирные звуки вдруг вмешались новые, настораживающие — шаги за дверью их квартиры, на лестнице. Несомненно, по ней поднимались люди, и поднимались осторожно. Эта деревянная лестница — тем более скрипела, чем осторожнее по ней шли. Теперь она так стонала, что стало ясно: люди идут крадучись.
Алфреда мгновенно сдуло с кровати, уже он стоял в одном белье с револьвером в руке. Он не сомневался — идут за ним. Револьвер? Нет, он не нужен. От него необходимо избавиться. Куда его? Хорошо, что в этих старых домах нет уютного ватерклозета, а идет вниз прямая чугунная труба…
Когда постучали, Алфред открыл. За дверью стояли Векшель и Лыхе.
— Кто вы теперь? — спросил, не поздоровавшись Лыхе, — столяр или… фельдфебель? Помнится, однажды вы сказали, что фельдфебель не отвечает за то, что совершил столяр… Помните? Когда пропали эти подметки из бочки с дождевой водой… Но теперь, если вы даже столяр…
— Да, да, — подтвердил и Векшель, — столяр, во всяком случае, отвечает за то, что сделал фельдфебель.
— А вы что же, уже не… Зингер? — съязвил Алфред Векшелю: он то ли помнил рассказанное Королем про Векшеля в воде у острова Лаямадала, то ли нет, но вопрос прозвучал иронично.
— Зингер — всегда Зингер, — ответил Векшель невозмутимо, — и Золинген — всегда Золинген, а я мы, — он сверкнул очками на Лыхе, — мы… основа порядка в любом государстве. Без нас никакая власть не обойдется, это факт.
— И это истина, — вторил ему Лыхе.
Через щелку Король наблюдал за истребителем у подъезда. К тому подбежала дворняжка в стремлении обнюхать его штанину, он замахнулся ногой, и пес обиженно отскочил, подбежал к калитке, уперся лапе в столбик и выдал пару коротеньких струек. Почти одновременно из двора показался второй истребитель, а из подъезда вышли Векшель, Лыхе и Алфред. Они двинулись в сторону парка, мимо того склада, из которого Алфред когда-то, будучи лишь столяром, увозил эстонские товары, которые впоследствии вернул, как немецкие, за что его обещал наказать советский милиционер. Королю же вспомнилась красная змейка, выползавшая из-под лежавшего на мостовой солдата.
Группа с Алфредом удалилась; можно было догадаться, что дальнейший путь приведет ее на Замковую улицу, в тот самый дом, где в сорок первом находилась резиденция Павловского. При немцах здесь базировалась криминальная полиция, теперь — отделение милиции.
Королю не имело смысла следовать за ними, хотя куда бежать в таком случае? От Земляники конечно же помощи не ждать — что она может? Бежать же надо хоть куда-нибудь. И ноги сами выбрали направление, они несли в сторону Башенной, где строил себе коттедж Эдгар. Эта улица так называлась потому, что когда-то на ней стояла водонапорная башня. Ноги правильно поступили: Эдгар все-таки участник войны; воевал на стороне русских в качестве парикмахера в эстонском корпусе; у него должен быть хоть какой-то авторитет у русских; он может пойти и сказать слово в защиту собственного брата. Король не знал, что братья не очень-то любили друг друга.
Дом — красавец, похожих ни у кого вокруг не было, — стоял под крышей, хотя жить можно было только в двух нижних комнатах, но и кухня уже функционировала. В кухне и нашел запыхавшийся Король жену Эдгара и выпалил скороговоркой:
— Алфреда взяли… повели… в парк…
Он был уверен: Аида засуетится, заахает, а Эдгар сразу же помчится куда-нибудь с орденом на груди. Но Эдгара в доме не было, ордена — тоже. Их не было в Журавлях и вообще на Островной Земле. Королевская милость узнала от Аиды, что такая уж у Эдгара горькая и благородная судьба — всех спасать; что Хуго, наоборот, досталась судьба иная — быть постоянно в плену; и Эдгар поехал в Россию спасать Хуго. Возможно, успеет спасти и Алфреда, если того раньше не расстреляют. Но надо помолиться! Аида помолится за Алфреда, и Бог не допустит несправедливости, лишь бы поскорее покончить с освобождением Хуго. Однажды Хуго угораздило оказаться в плену у немцев — отпустили и милостиво взяли в немецкую армию воевать с русскими. Теперь его опять угораздило попасть в плен… к русским. А почему такое происходит? Не верует он, и в этом дело! Не молится Хуго… Аида возмущалась поведением Хуго, но все же предложила Королю жареного сига. Король, признаться, к сигу относился с уважением, ведь у Калитко на столе он обнаружил только патефон. Так что сиг исчезал с заметной скоростью, хотя Аида положила ему на тарелку довольно приличную порцию.
Аида продолжала возмущаться, Король же чувствовал себя неловко, даже как-то стыдливо жевал остаток хлебной корочки, надеясь в душе на еще один кусочек сига: он ведь тоже никогда не молился, не очень понимал существование Бога. И потому, надо полагать, ему сига больше не дали.
Хуго находился в лагере военнопленных где-то неподалеку от Ленинграда. Он сумел написать письмо, которое добралось каким-то образом до Острова. Он писал, что вообще-то не погибает, что в русском плену даже хорошо в сравнении с тем, что было в немецком что ему, эстонцу, намного лучше здесь, чем самим же русским, а если бы он был немцем, то уж совсем была бы райская жизнь…. Кое-что в его письме вызывало и недоумение: как это русские — в русском плену? Наверное, Хуго что-то напутал.
Убедившись, что от Эдгара помощи не дождаться. Король растерялся. Ему представлялось, что он лично обязан что-то предпринять, куда-то бежать, рассказать. Выбежав из дома Эдгара, он пчелкой, прежде чем взлететь, покружился на одном месте, выбирая направление, и помчался к Малой Гавани.
Он, конечно, не питал к Землянике большой симпатии, но в этот час, как ему казалось, она была единственным человеком, способным что-то объяснить или хотя бы разделить его заботу; ему казалось, у них должны быть одинаковые заботы по данному вопросу.
Земляника взволнованно расхаживала по квартире: она тоже не знала, что предпринять, как поступить. Она обычно пыталась относиться к Королю с пониманием, хотя никакого величества за ним не признавала. Наставление Алфреда, что должна заменить Королю мать, убеждало ее столько же, сколько Короля то, чтобы он относился к Йентсу, как к брату. Иногда на Землянику находила сентиментальность, и она вполне серьезно осознавала, что Королю должно быть одиноко. В такие мгновенья, если предмет сочувствия оказывался случайно под рукою, она пробовала выразить ему свою материнскую… если не нежность, то хотя бы участие. Но как погладишь ежа?..
И тогда вспоминала, как достается всегда от этого ежа ее примерному Йентсу, не способному к
