На первый взгляд эти поселки мало отличаются от ближайших поселков бразильских крестьян, с которыми у индейцев много общего в манере одеваться, а нередко и в физическом типе вследствие сильной метисации. Другое дело язык. Фонетика гуайкуру производит на слух приятное впечатление, быстрая речь, длинные слова из чистых гласных, чередующихся с зубными, гортанными, а также обилие мягких или плавных звуков — все это напоминает журчанье ручейка, прыгающего по гальке. Современное название кадиувеу является искаженным самоназванием индейцев «кадигуе-годи». Хотя португальский язык наших новых хозяев отличался примитивностью, не было и речи о том, чтобы я смог изучить их собственный язык за столь короткий срок.
Каркас жилищ состоит из стволов со снятой корой, воткнутых в землю, а балки уложены в верхнюю развилку ветвей, отходящих от ствола. Двускатная крыша покрыта пальмовыми ветвями, однако в отличие от бразильских хижин стен нет. Таким образом, эти постройки олицетворяют некий компромисс между жилищами белых (у них заимствована форма крыши) и прежними индейскими жилищами — навесами с плоским покрытием из циновок.
Эти примитивные жилища отличаются внушительными размерами: редко в каком из них живет одна семья. Некоторые хижины, похожие на длинные ангары, давали приют шести семьям, причем каждая располагалась на пространстве, ограниченном столбами каркаса и огражденном дощатой перегородкой. Там люди проводили время сидя, лежа или присев на корточки; повсюду поставлены, свалены, развешаны шкуры мелких оленей, куски хлопчатобумажной ткани, калебасы, сети, вместилища для соломы. По углам виднеются большие расписные сосуды для воды, поддерживаемые треногами, воткнутыми в землю нижним концом и иногда украшенными резьбой. В прежние времена жилища кадиувеу представляли собой «длинные дома», как у ирокезов. Сейчас некоторые из них тоже заслуживают это название, однако причины, объединяющие несколько семей в единую трудовую общину, оказались случайными. Теперь уже речь не шла, как прежде, о матрилокальном браке[53], когда зятья поселялись со своими семьями у родителей жены. Следы далекого прошлого трудно отыскать в этом жалком поселке; казалось, исчезло даже воспоминание о том процветании, которое застал здесь художник и исследователь Гвидо Боджани, останавливавшийся в нем дважды — в 1892 и 1897 годах. От его путешествий остались значительные этнографические материалы, коллекция, которая находится в Риме, и очень милый путевой дневник. Население трех центров не превышает двухсот человек. Они живут охотой, сбором диких плодов, держат несколько коров и домашнюю птицу, выращивают маниок на небольших наделах, которые виднеются по другую сторону источника, текущего у подножия террасы. Мы попеременно ходили туда умываться и приносили переливающуюся, как опал, сладковатую на вкус воду. Помимо плетения из соломы, изготовления поясов из хлопка, которые носят мужчины, и перековки монет — чаще никелевых, а не серебряных — на кружки и трубочки для нанизывания бус, индейцы занимаются в основном выделкой глиняной посуды. Женщины берут глину из реки Питоко, смешивают ее с толчеными осколками камней, раскатывают «тесто» в виде жгутов, укладывают их спиралью и похлопывают по ним, соединяя и придавая изделию нужную форму. Еще сырым, с помощью веревочек, его украшают узором с ямочками и расписывают окисью железа, которую находят в серре. Затем посуду обжигают на костре, после чего остается лишь продолжить раскраску горячего изделия с помощью лаков: черного из растопленной камеди «святого дерева» (пао-санто) и прозрачного желтого из камеди «анжико». Когда изделие остынет, в него втирают, чтобы оттенить узоры, белый порошок мел или золу.
Для детей женщины изготовляют фигурки, изображающие каких-то персонажей либо животных из всего, что попадет под руку: глины, воска или сушеных стручков, форму которых лишь слегка подправляют. В руках у детей можно увидеть также деревянные резные статуэтки, обычно закутанные в лохмотья, они служат им куклами. В то же время у старых женщин на дне корзин бережно хранятся другие фигурки, правда похожие на первые.
Что это — игрушки? Статуи божеств? Или изображения предков? Решить это невозможно при виде столь противоречивого их использования, тем более что одна и та же фигурка иногда используется для разных целей попеременно. Религиозное значение некоторых из них, находящихся ныне в Музее Человека[54], не вызывает сомнений, поскольку в одной можно признать Мать Близнецов[55], в другой — Старичка, то есть спустившегося на землю бога. С ним плохо обошлись люди, за что он наказал всех, кроме одной семьи, взявшей его под защиту. Было бы, однако, слишком просто считать, что фигурки святых, отданные детям для игры, означают крушение какого-то культа. Ведь эту ситуацию, кажущуюся нам столь неустойчивой, уже описали таким же образом Боджани сорок лет назад и Шрич десять лет спустя; она же отмечена в наблюдениях, сделанных через десять лет после моих. Положение, которое не меняется в течение пятидесяти лет, должно считаться, с одной стороны, нормальным. Объяснение следовало искать скорее не в разложении — бесспорном, с другой стороны, — религиозных ценностей, а во взгляде на отношение между священным и мирским. Противопоставление этих понятий не является ни столь абсолютным, ни столь постоянным, как часто любят у нас утверждать.
В хижине по соседству с моей жил колдун-исцелитель. В его снаряжение входили круглый табурет, соломенный венок, погремушки из калебаса, покрытого бисерной сеткой, и страусовое перо, предназначенное для ловли бишос, то есть злых духов. Это они являются причиной болезней, а их изгнание обеспечивается курсом лечения с помощью противостоящей им силы — бишо самого колдуна, то есть его духа-хранителя, при этом большого консерватора, ибо он запрещает своему подопечному уступать чужакам те ценные сосуды, к которым, как мне ответили, «он привык». Во время нашего пребывания состоялся праздник по случаю достижения половой зрелости одной девушки, живущей в соседней хижине. Сначала ее одели по старинной моде: хлопчатобумажное платье сменил кусок материи, обернутый вокруг тела ниже подмышек. Плечи, руки и лицо богато украшены рисунками, а на шею надеты все имеющиеся бусы. Впрочем, все это, возможно, было не столько данью обычаям, сколько попыткой «пустить нам пыль в глаза». Молодых этнографов предупреждают, что индейцы опасаются видеть себя запечатленными на фотографии и что следует вознаграждать их за страх и оплачивать подобный «риск», одаривая вещами или деньгами. Кадиувеу усовершенствовали эту систему: они не только требовали плату за возможность их сфотографировать, но даже заставляли меня это делать, для того чтобы я им заплатил. Не проходило и дня, чтобы одна из женщин не являлась ко мне в каком-нибудь необыкновенном уборе и не вынуждала меня оказать ей честь щелчком фотоаппарата и сопроводить его несколькими мильрейсами. Экономя пленку, я часто ограничивался лишь видимостью фотографирования… и платил.
Этнографы проиграли бы, если бы не уступали этой уловке или даже рассматривали ее как доказательство деградации или меркантильности. Ведь здесь в измененной форме проявлялись специфические черты индейского общества: независимость и влияние женщин знатного происхождения, а также хвастовство перед чужаком и притязание на уважение большинства. Поведение, каким бы невероятным и импровизированным оно ни казалось, было продиктовано традиционными понятиями. Воссоздать их значение предстояло мне.
Это относится и к тому, что последовало за обряжением девушки. После полудня начали пить пингу, то есть водку из сахарного тростника. Усевшись в кружок, мужчины громко хвастались чинами, заимствованными из младшей военной иерархии (единственной им известной), такими, как капрал, адъютант, лейтенант, капитан. Конечно, это была одна из тех «торжественных попоек», которые уже были описаны авторами XVIII века, когда вожди занимали место согласно старшинству. Их обслуживали оруженосцы, тогда как глашатаи перечисляли титулы того, кто пил, и повествовали о его подвигах. Кадиувеу необычно реагируют на выпивку: после возбуждения они впадают в гробовое молчание, а затем начинают рыдать. Тогда двое не столь пьяных мужчин берут отчаявшегося за руки и прогуливают его взад и вперед, нашептывая слова утешения и привязанности, пока того не вырвет. Затем все трое возвращаются на свои места, где попойка продолжается.
Все это время женщины пели мелодию из трех нот, повторяя ее до бесконечности, а старухи, жившие отдельно, неожиданно устремились на земляную насыпь, жестикулируя и бессвязно произнося какие-то слова, встречаемые насмешками и шутками. И было бы неверно рассматривать их поведение как простое проявление распущенности. Ранние авторы удостоверяют, что праздники, связанные главным образом с наиболее важными моментами роста девочек знатного происхождения, по традиции сопровождались выступлениями женщин в несвойственных им ролях — воинственными шествиями, танцами и турнирами. Эти крестьяне в лохмотьях, затерянные в глуши болот, являли собой весьма жалкое зрелище. Однако само их
