этот успех требовал продолжения, и вскоре после турнира Маршалл вызывает на матч Яновского, игрока родственного с ним стиля. Побеждает его с результатом плюс 8, минус 5, ничьих 4. Не очень блестящая, но все же победа. А затем следует вызов, обращенный к Ласкеру. Но не так просто добиться матча с чемпионом: Ласкер ставит затруднительные материальные условия. Он еще раз подтверждает, что не намерен жертвовать ни своим временем, ни своим досугом ради удовольствия любителей шахматной игры, если они отказываются оплатить свое удовольствие.
Маршалл не отчаивается. Он бросает вызов Таррашу, который сам добивается матча с чемпионом. Оба они понимают, что победителю матча легче будет организовать встречу с Ласкером. В 1905 году состоялся этот матч, окончившийся разгромом Маршалла. Лишь одну партию сумел он выиграть при 8 поражениях и 8 ничьих.
И все же Маршалл не был обескуражен. В следующем, 1906, году он блестяще берет первый приз на нюренбергском международном турнире, не проиграв ни одной партии, опередив всех остальных на 1½ очка — победитель его Тарраш оказался лишь на девятом месте. И Маршалл вновь вызывает Ласкера на матч. Американские шахматисты поддерживают своего чемпиона, собирают требуемую Ласкером сумму гонорара, достаточно, впрочем, скромную — в тысячу долларов; модные боксеры и футболисты получали больше за свои выступления.
Матч Ласкер—Маршалл состоялся в США в 1907 году, и если Тарраш разгромил Маршалла, то Ласкер уничтожил его. Одну партию Маршалл все же выиграл у Тарраша, а у Ласкера ни одной: восемь побед при семи ничьих — таков был оглушительный итог.
Кто следующий? Конечно, Тарраш. Ведь были у него за эти годы значительные успехи, и лучшие из них — первый приз в остэндском матче-турнире, где участвовали шесть крупнейших мастеров (без Ласкера), игравших друг с другом по четыре партии. Тарраш вышел победителем и, окрыленный победой, вновь стал добиваться матча с Ласкером. Уже давно шли толки о необходимости организовать эту встречу. Сам Тарраш держался в этом вопросе достаточно вызывающе. После победы над Маршаллом, в своей речи на банкете, он заявил:
«После этого моего нового и крупнейшего достижения у меня нет оснований думать, что в шахматном мире кто бы то ни было должен считаться выше меня. На самом деле гораздо труднее победить молодого Маршалла, чем престарелого Стейница. Я готов на приемлемых условиях сыграть матч с Ласкером, но вызывать его я не намерен; это должен был бы сделать тот, у кого недостаточная репутация и недостаточные успехи. Мои же успехи за 20 лет по меньшей мере равноценны его успехам. Дело шахматного мира осуществить этот матч, если он представляет интерес. Шахматный мир в лице своих руководящих организаций в Германии и Америке, т. е. германского шахматного союза и американских клубов, должен установить приемлемые условия, которые побудили бы нас, а если необходимо, то заставили бы вступить в единоборство. И шахматный мир увидит нашу борьбу. Если он пожелает, то получит матч Ласкер— Тарраш».
Ко времени своего матча с Ласкером (1908 г.) сорокашестилетний Тарраш был общепризнанным лидером «новой школы», жившей заветами Стейница. Кто же мог оспаривать это лидерство? Он был очень сильный практический игрок, плодовитый и красноречивый теоретик, опытный педагог, снабдивший пространными комментариями множество лучших партий былых корифеев и современников. Был он также энергичным шахматным деятелем, организатором германского шахматного движения, искусным оратором, владевшим оружием элементарного и доходчивого остроумия; он первый внес в сухие шахматные комментарии элемент литературного таланта, и часто прокомментированную им партию можно было читать как художественное произведение — правда, невысокого уровня.
И однако талантливейший гросмейстер А. Нимцович — воплощение бунтарского духа в шахматах, называет Тарраша «посредственностью и в шахматах и в жизни». И однако глубокомысленный Рихард Рети пишет о Тарраше: «Самое характерное для Тарраша, как для человека, так и для шахматиста, — он умеет приспособиться к требованиям сцены». Рети имеет в виду, что Тарраш играет не для себя, а для зрителя, не столь играет, сколь демонстрирует. Что же он демонстрирует? «Вечные законы» шахматной игры, найденные Стейницем, разработанные и систематизированные им, Таррашем, в силу чего он и владеет ими лучше, чем кто-либо из живущих. В этом был искренно убежден Тарраш и в этом показал он характерную ограниченность своего мышления. Действительно, он создал из «правил шахматного поведения», указанных Стейницем, целый свод суровых законов. Но если Стейниц был догматиком, то шахматное мышление Тарраша пронизано самодовольным педантизмом.
В шахматном его лексиконе фигурировали такие термины, как «безобразный», «причудливый», «антиэстетичный» ход. Другими словами, Тарраш непрочь был считать себя законодателем и в этике и в эстетике шахматной игры. Пусть слишком сурово суждение о нем Нимцовича, что Тарраш не дал миру ни одной новой шахматной мысли, но, несомненно, его органически раздражала всякая попытка индивидуального шахматного мышления — к нему он и применял эти свои термины. Наступившее в первом десятилетии XX века окостенение «новой школы», даже идейное ее загнивание, приведшее к торжеству безыдейной позиционной игры, основанной на заучивании дебютов и применении так называемых лучших ходов, — несомненно связано с именем Тарраша. И бунт неомодернистов, поднятый в начале второго десятилетия Нимцовичем, Рети, отчасти Алехиным и Боголюбовым, был восстанием против духа Тарраша, против застывших канонов «лучших ходов», против наукообразности в шахматах.
И все же Тарраш был чрезвычайно сильным практическим игроком — достаточно взглянуть на его великолепные турнирные успехи в конце XIX и начале XX века. Технику игры он освоил прекрасно и умело применял стейницевский метод использования еле заметного позиционного преимущества, создания у противника стесненного положения и позиционного его зажима. Удавалось ему этого добиться — и он считал свою победу обеспеченной: ведь так гласят непреложные шахматные законы.
Как относился Ласкер к своему старому сопернику, с которым он не встречался за шахматной доской с Нюренберга 1896 года, т. е. 12 лет? Он понимал Тарраша, быть может, лучше, чем понимал себя Тарраш; «проблема Тарраша» была им решена еще до матча. Интересны в этом смысле его высказывания о Тарраше, опубликованные незадолго до начала их матча:
«Мой и Тарраша стиль совершенно различны. Тарраш пишет о шахматах и соответственно играет с большим глубокомыслием, но без крепкой базы. Если стратегия шахмат такова, каковой она вырисовывается в его сознании, она чудесна, но совершенно непонятна. Если бы мир создавался по этому прообразу, то это был бы блистательный дворец. Я поклонник силы, здоровой силы, которая идет на максимальную крайность для того, чтобы достичь достижимого. Мы оба очень разны и, чтобы сказать правду, не любим друг друга».
Нарочитую сложность этого высказывания легко расшифровать: Ласкер издевается над «наукой» Тарраша, считая ее иллюзорной, метафизической, наивной: и вместе с тем подвергает сомнению силу характера Тарраша; другими словами, он скептически относится к своему сопернику и как к мыслителю и как к бойцу; в последнем он был особенно прав — качеств бойца у Тарраша абсолютно не было; предоставленный самому себе, без опоры «законов», он легко терялся.
Но после такого высказывания Ласкеру не оставалось ничего другого, как выиграть матч. Он его и выиграл с очень убедительным результатом: — плюс 8, минус 3, ничьих 5 (матч игрался до 8 выигранных партий).
Зигберт Тарраш
Две партии этого матча были особенно характерны как для Ласкера, так и для Тарраша. В одной из них, классической испанской партии, — а она была коньком Тарраша, — он, играя белыми и развивая партию по всем правилам стейницевской стратегии, добился стесненного положения черных фигур, т. е. очевидно позиционного преимущества. Что же делает Ласкер? Он «ошибается»: он предпринимает рискованные маневры своей ладьей, перебрасывая ее в лагерь противника — маневр этот выглядит объективно, как вопль отчаяния. Ласкеровскую ладью можно теснить, можно отрезать путь ее отступления. Тарраш это и делает — последовательно, неумолимо. И в момент торжества, когда у ладьи нет ни одного хода, Тарраш с ужасом видит, что благодаря его «естественным», «лучшим» ходам на доске создалось новое
