Я ринулась в бой. На земле остались только я, шарик и клетки с цифрами. Пару раз мне казалось, что из полумрака за мной следит пристальный взгляд, но не было сил оторвать глаза от рулетки.
Поставила на черное, получила новую сотню. Сдвинула все на каре — и через две минуты в моих руках оказалось 1600 долларов. Чтобы заработать такую сумму, в редакции надо было отпахать лет шесть. Поставила 600 на столбец и проиграла. 500 на красное — и снова проиграла. Уже без надежды на выигрыш я бросила сотню на разделение, и — о фантастика! — ко мне вернулось 1700. Если сложить все вместе — получалось почти две с половиной тысячи. Не давая себе возможности подумать, я решительно сдвинула 2 тысячи на зеро и в одно мгновение лишилась их. 200 долларов на красное и 200 — на один номер. Очень долго катится шарик, мог бы бегать и побыстрее. Красное! Получила обратно свои 400 долларов.
Самая крупная сумма, побывавшая в моих руках в этот вечер, — больше семи с половиной тысяч долларов. Это я запомнила хорошо. Как я могла бы их использовать? Купила бы машину, «шестерка» Сергея, того гляди, рассыплется. Нет, об этом лучше не думать. Когда я вставала из-за стола, у меня не было даже десяти долларов на коктейль в баре.
Эванжелину я засекла у кассы. Сейчас ее можно было использовать как олимпийский факел или сварочный аппарат. Она излучала ослепительную радость.
— Ты знаешь, решила остановиться. Три тысячи долларов! Я такой суммы в жизни в руках не держала. Ой, а на тебя смотрит очень интересный мужчина. Эванжелина улыбнулась кому-то за моей спиной.
— Скорее всего, он смотрит на тебя. А я в полном ауте.
На Эванжелинин выигрыш мы здорово повеселились в роскошном баре. Подозреваю, этот бар был специально задуман для того, чтобы посетители так и не смогли вынести из казино свой выигрыш. Мы начали со сложных коктейлей «Марокканский пикник» и «Лунная соната», а вот чем закончили — видит Бог, я не помню. Если мы чего-то и не попробовали, то только в том случае, если до нас это выпила компания таких же веселых и беззаботных алкоголиков. Сквозь туман помню, как Эванжелина пеленала в белоснежную салфетку с изящной вышивкой полбанана, вытащенного из мороженого, тупо приговаривая: «Это надо взять Антрекоту».
Большую часть выигрыша мы спустили. Несмотря на свое состояние, пьяная Эванжелина предлагала честно поделить остаток пополам, но в конце концов нам с трудом удалось отсчитать 100 долларов (никогда бы не подумала, что эта задача окажется почти непосильной — пришлось привлечь к этому метрдотеля), и я забрала их.
А еще в пьяном бреду мы поклялись друг другу никогда больше здесь не появляться. Потому что меня это пугало — открывать в себе на двадцать девятом году жизни неизведанные территории, чувства и склонности, которые раньше себя никак не проявляли. Дрожащие руки, капельки пота на висках, прыгающее в груди сердце — нет, если деньги и доставать, то не таким способом. Эванжелина меня поддержала, хотя и выговаривала слова с огромным трудом.
Ко мне домой мы почему-то добирались на «БМВ». Точно помню, что это был «БМВ», хотя не понимаю, откуда он взялся. Веселая Эванжелина кричала, что впервые в жизни едет на таком великолепном «понтиаке», и каждые три минуты падала на водителя, усложняя процесс управления машиной. Я всю дорогу тщетно пыталась сфокусировать взгляд на затылке парня, который нас вез, но видела только что-то черное, расплывчатое, прерываемое яркими вспышками желтых и белых уличных фонарей.
Последнее, что отложилось в сознании, — это то, как смеялся и изобретательно матерился Серж, затаскивая нас на третий этаж.
Август — пора переворотов. Только неделя прошла со дня нашего громкого похода в казино, как меня постигло кошмарное происшествие. Короткий прямой удар в солнечное сплетение.
Началось все с того, что в субботу знакомая подкинула мне ребенка. Ребенок (мальчик) попался неуправляемый. Я возненавидела его через пятнадцать минут после того, как за его мамашей захлопнулась входная дверь. Он все время жевал яблоко или грушу и был измазан яблочными слюнями до ушей и по колено. Он все трогал руками — зеркало, полированную стенку, стекла книжных полок, мой белоснежный дорогой костюм. Он засунул жвачку мне в тапочку и выгрыз (!!) струну теннисной ракетки. Он залез на журнальный столик, чтобы дотянуться до красивой бутылки ликера, подпрыгнул и сломал его. Бутылка, описав замысловатую дугу, приземлилась боком на паркет, разбилась, и мне осталось только гадать, смогу ли я теперь вывести темно-вишневые пятна с нежно-зеленого ковра.
Он морально уничтожил моего кота. Антрекот забился в кладовку, и я его не видела до конца субботы. Через пару часов оккупации я поняла: мне надо или уйти из дому и молить Бога, чтобы от квартиры осталось хоть что-нибудь, или утопить ребенка в ванне — иначе я сойду с ума.
Еще я открыла для себя простую истину — собственных детей у меня не будет. Я согласна еще повосхищаться чужими отпрысками — с расстояния десяти метров и в случае, если у них рот будет заклеен лейкопластырем, а руки крепко привязаны к туловищу, — но иметь своих — нет, до такого я никогда морально не дозрею.
В семь вечера мамаша забрала своего кроткого ангела, превратившего мою квартиру в пепелище. «Тебя не обижали, мой маленький?» Нет, его не обижали.
В семь ноль-три из кладовки осторожно выполз Антрекот с шерстяным носком на шее. Мы скорбно посмотрели друг на друга и синхронно вздохнули. Если уж для Антрекота — многодетного папаши со стажем — эта суббота явилась откровением, то что уж говорить обо мне?
Оглядев руины, я поняла, что без генеральной уборки не обойтись.
Вообще-то я не позволяю быту себя заедать. Не понимаю женщин, для которых уборка — ежедневное культовое отправление. В моем доме все подчинено принципу «полный порядок меньшими физическими затратами». Это элементарно, но не все понимают. Просто каждая вещь должна лежать на своем месте. Серж за три года нашей совместной жизни привык, что если он не разбирается со своими любимыми газетами в течение недели, то они просто исчезают.
Правда, моя теория минимальных затрат иногда получала логическое развитие, и тогда Серж возмущался, что я затрачиваю на приготовление ужина для него в три раза меньше времени, чем для Антрекота! Но ведь Антрекот не может накормить себя сам! Он и консервную банку открыть не в состоянии.
На следующий день мой любимый товарищ Серж предусмотрительно исчез из квартиры, и мы с Антрекотом развернулись. Мы носились по комнатам с ведрами и тряпками, пылесосили, протирали, отмывали, полировали. Особенно старался Антрекот. Когда я мыла окна, он по привычке болтался на шторе, всем своим озабоченным видом показывая: «Видишь, проверяю, достаточно ли прочны гардины». Когда я пылесосила, он изображал из себя Самую Главную Пыль, носился по паркету, стучал когтями и падал на поворотах на бок.
Наконец дело дошло до стирки. Я сортировала белье и одежду, чтобы замочить, и обнаружила в кармане Сережиных джинсов нечто бумажное. Деньги, с восторгом подумала я и вытащила записку, отпечатанную на пишущей машинке.
«Соскучилась. У меня для тебя подарок. С нетерпением жду встречи».
Я присела на край ванны. Вот такие моменты и укорачивают нашу и без того недлинную жизнь. Мне пришлось прочитать записку еще раз пять, чтобы осознать, что три года безмятежного счастья, любви и доверия закончились и теперь мне придется привыкнуть жить по-другому — в одиночестве. Измены я простить не могла никак. После всего того, что было между нами, он завел себе какую-то дуру, которая даже на машинке печатать толком не умеет — две опечатки в трех предложениях. Хорошо еще, что нет орфографических ошибок.
Горячая вода хлестала по стенкам ванной, а я сидела и сидела, подперев рукой подбородок и отшвырнув от себя теперь уже ненавистные джинсы.
Прострация длилась до тех пор, пока не появился Серж.
— О, — разочарованно протянул он, — а я думал, вы уже закончили.
И тут я сорвалась. Повела себя, надо сказать, в несвойственной мне манере. Съехала с рельсов. Орала, рыдала, клеймила, оскорбляла — стыдно вспоминать. В конце концов я швырнула в лицо Сергею джинсы и записку. Он посмотрел на нее, сказал «дура», повернулся и ушел. Не снизошел до объяснений. Прекрасно. Я переживу.
