помещения. Косые солнечные лучи проникали сквозь окна, расположенные выше человеческого роста. За несколько минут до начала слушания вошли Валентина и Станислав. Валентина превзошла себя — никакого костюма из темно-синего полиэстера на розовой подкладке. Она была в белом платье и жакете в неровную черную и белую клетку с низким вырезом спереди, открывавшим ложбинку, причем удачный покрой жакета скрадывал полноту. Ее белокурую шевелюру увенчивала маленькая белая шляпка с аппликацией из черных шелковых цветов. Губная помада и лак для ногтей — кроваво-красного цвета. Станислав был в форме и галстуке своей шикарной школы, на голове — аккуратная стрижка.
Едва войдя в зал, Валентина заметила нас и негромко вскрикнула. Сопровождавший ее молодой блондин, которого мы приняли за ее адвоката, проследил за ее взглядом, и, заняв свои места, они тихо посовещались. На парне был такой красивый костюм и такой яркий галстук, что мы сразу поняли: он не из Питерборо.
Принарядились все, за исключением трех членов суда, которые вошли несколько минут спустя — в немодных мешковатых брюках и нестильных мятых пиджаках. Они представились, а Валентинин адвокат тотчас же вскочил и попросил переводчика для своей клиентки. Члены суда посовещались, проконсультировались со стенографисткой, и затем через боковую дверь вошла полная женщина с завивкой, которая села напротив Валентины и Станислава и представилась им. Я услышала, как те разочарованно вздохнули. Тогда молодой барристер снова встал, показал на меня и Веру, сидевших в глубине зала, и заявил протест относительно нашего присутствия. Протест отклонили.
Наконец, он поднялся опять и произнес длинную убедительную речь о том, что Валентина с отцом женились по любви, влюбились друг в друга с первого взгляда на приеме в Украинском клубе Питерборо, отец умолял ее выйти за него, засыпал ее письмами и стихами — молодой человек помахал в воздухе целой грудой ксерокопий — и они были счастливы, пока не начали вмешиваться две дочери — он показал на нас с Верой.
Он говорил уже, наверное, минут десять, как вдруг возникло замешательство: в зал вбежал судебный пристав с несколькими листами бумаги, которые положил перед председателем. Тот бегло их просмотрел и затем передал двум другим членам суда.
— И он явился бы лично, дабы подтвердить свою любовь к моей клиентке, если бы ему не помешали сегодня сюда приехать легочная инфекция вкупе с преклонным возрастом и общей дряхлостью. — Молодого человека охватило воодушевление. Председатель вежливо дождался, пока он закончит, и потом протянул ему документы, принесенные судебным приставом.
— Ваша речь показалась бы мне убедительной, мистер Эриксон, — сказал председатель, — если бы мы только что не получили факс из Питерборо от поверенного мужа миссис Маевской, где приводятся подробности заявления о разводе, поданного им от лица вашей клиентки.
Валентина вскочила и повернулась в нашу с Верой сторону:
— Ето усе проделки отой пакостной видьмы-сестры! — заорала она, рассекая воздух алыми ногтями. — Пожалуста, послухайте, мистер сэр, — она молитвенно сложила руки и обратилась к председателю. — Я кохаю мужа.
Переводчица, недовольная тем, что ее отстранили от участия в драме, бесцеремонно вмешалась в разговор:
— Она говорит, что сестры — злобные ведьмы. Хочет сказать, что любит своего мужа.
Мы с Верой молчали, напустив на себя важный вид.
— Мистер Эриксон? — спросил председатель. Молодой человек побагровел до самых корней своих светлых волос:
— Я хотел бы попросить о десятиминутном перерыве, чтобы посовещаться со своей клиенткой.
— Ваша просьба удовлетворена.
Пока они выходили из зала суда, я расслышала, как он прошипел на ухо Валентине что-то типа:
— …Вы меня выставили полным идиотом… Десять минут спустя мистер Эриксон вернулся один.
— Моя клиентка отзывает свою апелляцию, — сказал он.
— Видела, как он нам подмигнул? — спросила Вера.
— Кто?
— Председатель. Он подмигнул.
— А я и не заметила. Что, правда подмигнул?
— Он такой сексуальный.
— Сексуальный?
— Натуральный англичанин, весь такой мятый. Обожаю английских мужиков.
— Кроме Дика.
— Когда мы познакомились, Дик был англичанином и вдобавок мятым. Тогда он мне нравился. Пока не встретился с Персефоной.
Мы сидели поджав ноги на широком диване в Вериной квартире в Путай. Перед нами на низеньком столике стояли два бокала и бутылка охлажденного белого вина, уже почти пустая. В глубине комнаты негромко играл Дейв Брубек12. После нашего сплочения в зале суда мне казалось вполне естественным, что я очутилась здесь. Это была крутая квартира с белыми стенами, неяркими пушистыми коврами и очень небольшим количеством очень дорогой мебели. Я никогда здесь раньше не бывала.
— Нравится мне твоя квартира, Вера. Намного лучше той, где вы жили с Диком.
— Ты что, ни разу здесь не была? Ну разумеется. Может, еще как-нибудь приедешь.
— Да, надеюсь. Или, может, ты приедешь к нам на выходные в Кембридж.
— Может быть.
Когда Вера жила с Диком, я заходила к ним пару раз: там была куча полированной деревянной мебели, а на стенах — обои с замысловатым узором, которые показались мне претенциозными и унылыми.
— Как ты думаешь, Вера, что это означает — она отозвала свою апелляцию? Она полностью сдалась? Или ты считаешь, что она попросит назначить другую дату?
— Наверное, просто сольется с криминальной средой, где ей и место. Ведь если даже ее найдут, то сразу же депортируют.
Вера закурила и сбросила туфли.
— Или это может означать, что она вернется и начнет обрабатывать папу. Уговаривать его забрать заявление. Уверена: если она подойдет к делу с умом, он согласится.
— С этого кретина станется. — Вера смотрела на длинную трубочку пепла, рдевшую на конце сигареты. — Но мне кажется, она заляжет на дно. Спрячется в каком-нибудь укромном местечке. Будет обманным путем требовать пособия и промышлять проституцией. — Пепел бесшумно упал в стеклянную пепельницу. Вера вздохнула. — И в скором времени найдет новую жертву.
— Но папа же может развестись с нею в ее отсутствие.
— Будем надеяться. Вопрос в том, сколько ему придется заплатить, чтобы от нее избавиться.
Пока мы говорили, я блуждала взглядом по комнате. На каминной доске стояла ваза с бледно- розовыми пионами, а рядом — несколько фотографий, в основном — Веры, Дика и детей: одни цветные, другие черно-белые. Но один снимок был сепией и заключен в серебряную рамку. Я уставилась на него в изумлении. Не может быть. Да нет же, это фотография мамы в шляпке. Наверное, Вера взяла ее из ящика в гостиной. Но когда? И почему ничего сказала? От злости у меня к щекам прилила кровь.
— Вера, мамина фотография…
— Ах, да. Правда, красивая? Такая прелестная шляпка.
— Но она же не твоя.
— Не моя? Шляпка?
— Фотография, Вера. Она не твоя.
Я вскочила, опрокинув бокал с вином. На столике образовалась лужица «совиньона-блан», стекавшая на ковер.
— Что случилось, Надя? Господи, это всего лишь фотография.
— Мне пора. А не то опоздаю на последнюю электричку.
— Но разве ты не можешь переночевать у меня? Я постелила в маленькой комнате.
