лишь однажды — сознание Стаса вдруг накрыло тусклой, безысходной тоской, и он побыстрее «отключился» от старика.
Несколько раз он менял места, проверяя, зависит ли от этого острота ментального слуха. Побродив по поселку, вернулся к холму, на котором стоял дом, обжитый аномалами. Снаружи Шут рубил дрова. Завидев Стаса, махнул рукой и снова принялся за дело. У него был самый сильный эмоциональный фон, но и самый простой: вот сейчас он полностью посвятил себя делу, с веселым энтузиазмом погрузился в такое, казалось бы, немудреное занятие, как рубка дров. Стас чувствовал Шута в виде ритмичных, коротких, быстро воплощающихся в жизнь «намерений»:
А где остальные? Чтобы Шут не отвлекал, Стас двинулся в обход холма. И при этом поймал себя на двух вещах: во-первых, он быстро перестроился, как требовал Жрец, и теперь даже мысленно называет их всех «Шут», «Жрец», «Амазонка», «Воин», «Фея», только Яна для него осталась Яной; во-вторых, похоже, аномальность этого места на него все-таки действует. Что ни говори, а чувствительность усилилась, раньше он не считывал эмоциональный фон напрямую, лишь иногда словно порывом ветра доносило клуб дыма — намерение человека, да и то если тот находился рядом. А теперь…
За домом тренировалась Амазонка, одетая лишь в спортивки и футболку. Она принимала стойку карате, наносила удар ногой или рукой, меняла положение, снова удар… Действовала Амазонка скорее рефлекторно, ее тело знало движения, и Стас не ощущал ничего. Зато он чувствовал Яну и Жреца — как два теплых сгустка внутри дома. Яна пульсировала. Концентрические волны расходились от нее, вначале жгучие, но быстро тускнеющие и гаснущие. А в центре сознания ярко горела точка — кажется, она и была источником волн.
Жрец ощущался в виде шара из матового, едва прозрачного стекла. Закрыт со всех сторон, не заглянуть внутрь… Он что, защиту выставил, чтобы Стас его не «просветил»?
Вдруг из «шара» вырвалась игла света, впилась в сознание Яны, в ту самую светящуюся точку — и она полыхнула. Незримое, необжигающее пламя покатилось с холма. Стас отпрыгнул, пламя накрыло его и пошло дальше, тускнея.
И сразу все погасло. Все ментальные образы исчезли, мир стал плоским, серым. Это и есть дар Яны? Стас приложил ладони к ушам. Словно оглох вдруг, как в самолете бывает во время взлета.
Ссутулившись, он медленно пошел прочь от холма. Неприятное все же чувство. Свой дар он ощущал как новый орган или свойство тела или как конечность, и вдруг ее будто отрубили…
Темнело, становилось холоднее. Стас побрел между деревьями, не замечая окружающего, все еще придавленный и растерянный. Постепенно самообладание возвращалось — вместе с даром, но теперь тот проявлялся слабее, сознания друзей ощущались в виде тусклых огней. Интересно, это остаточное действие Яниного «всплеска» — или просто Стас вышел за границы аномальной зоны?
Он остановился, когда слева полыхнул огонь.
Нет, не настоящий — это был ментальный огонь, вспышка… вспышка боли!
Стас повернулся в ту сторону, под ногой громко треснула ветка. Что такое, кто это там? Не очень далеко в лесу… Клубок боли не двигался, рядом с ним ощущалось другое сознание — обычное, спокойное. И какое-то темное.
Сзади зашумел двигатель — он замер, прислушиваясь. Потом зашагал на звук. Два сознания за спиной угасли и больше не ощущались. Он спустился в неглубокую расщелину, выбравшись по другому склону, обогнул густые заросли.
Через лес шла грунтовая дорога, по которой ехал «уазик» армейского типа, в народе именуемый «козликом», камуфляжной расцветки, с прямоугольной поисковой фарой на кабине. Становилось все темнее, фара ярко горела. Стас присел за деревом. «Уазик», качаясь на ухабах, медленно прокатил мимо, и он разглядел внутри троих в военной форме. Слева дорога забирала в сторону от Новошепеличей — машина повернула туда и вскоре скрылась из виду.
Когда шум мотора смолк, Стас выпрямился и побрел назад, безуспешно пытаясь уловить два сознания, которые ощутил перед появлением машины. Щурился, жмурился, вслушивался в себя и в окружающее… нет, не получается настроиться на нужную волну. Споткнулся о корень, едва не упал, потом ударился о дерево, и тогда, раскрыв глаза пошире, поспешил назад, к холму. Черт знает, что это такое было. «А может, звери?» — вдруг подумал он. Ну, точно! Дикие звери, их же тут полно, вон, волка они видели, когда ехали с Ксюхой и Яной, и еще медвежьи следы… Это могла быть лисица, поймавшая зайца, или тот же волк, — поэтому одно сознание, принадлежавшее дичи, и полыхало болью.
Стало совсем темно, и Стас зашагал быстрее. Деревья расступились, впереди замаячил холм, в доме на вершине горели два окна. Сделав несколько шагов, он остановился.
Кто-то побирался к дому с другой стороны. И слева. И справа… И сзади тоже!
Сознания незнакомцев были словно стальные шары. Шесть тускло-металлических шипастых шара бесшумно, медленно катили к холму. Шипы агрессии и жестокости то вырастали, то втягивались в них.
Стас упал, распластался на земле. Сзади, на краю леса, тихо зашелестела трава.
Перед пытками Егерь стащил с Гуннара ботинки и раздел, оставив лишь штаны, а потом так крепко привязал к дереву, что эстонец остался стоять даже когда умер.
По его торсу, груди, плечам и рукам тянулись разрезы, кровь текла из них, пузырясь, вместе с розовой пеной. Скрестив ноги, Егерь сидел на куртке Освальда, тело которого сбросил в овраг неподалеку, и неподвижно глядел перед собой. Рядом стоял раскрытый портфель, была расстелена тряпица, на ней лежал нож, наполовину пустая склянка с соляной кислотой и стеклянный шприц, из которого Егерь прыскал на разрезы.
Он пытал не человека — одержимого.
Но как стало ясно теперь, одержимые являлись совсем не тем, чем он считал… Если только Гуннар сказал правду.
Голова эстонца свесилась на грудь, рот был заткнут кляпом. Во время пытки Егерь периодически вынимал его, слушал хриплую ругань и сбивчивые рассказы, затем возвращал на место. Он был уверен, что до холма с домом голоса не долетят, но по грунтовой дороге неподалеку кто-то мог пройти или проехать и услышать их.
Но вот теперь Гуннар умер. Не от ран — кажется, сердце не выдержало.
И внутри Егеря тоже что-то умерло. Во второй раз.
Это было сродни тому потрясению, когда развалился Советский Союз. Дело, беззаветному служению которому охотник двадцать лет посвящал себя, оказалось обманом…
Двадцать лет! Он ударил кулаком по морщинистой сильной ладони и выпрямился.
Нет, не так. Он занимался правильным, нужным делом. Пусть даже альены не имеют к этому отношения… Но на кого Егерь работал! Вот что было самым чудовищным! Ужасная, невероятная правда не умещалась в сознании, и он стал расхаживать перед деревом с мертвецом. Пси-Фронт, этот Медуза… Неужели такое возможно? Но ведь одержимые существуют, есть аномальные места. Одержимость Гуннара — его «дар», как выражался Освальд, — как раз и заключалась в том, что он был способен на расстоянии ощущать паранормальные районы. Потому-то эстонцы и знали, куда идти, после того как Егерь вычислил общее направление, в котором движутся аномалы, потому Медуза и прислал именно эстонцев — младший безошибочно привел их на место. Предположить, что беглые одержимые спрятались в аномальном месте, было логично, ведь теллурическая энергия подпитывает их.
Так что это не фантастика, это — реальность.
Медуза должен быть уничтожен. Как и весь Пси-Фронт.
Егерь наткнулся на эту мысль, словно на большой пень, запнулся, ноги заплелись, он едва не упал и встал как вкопанный. Он должен убить Медузу. Если Гуннар не соврал. Но он под конец говорил правду, Егерь видел по его глазам, эстонец не лгал. Вся эта невероятная, фантастическая история — правда!
Да и что тут, если задуматься, фантастического? Ведь верил же Егерь в инопланетян, в их тайную пси-войну против человечества. Так что же тогда такого невероятного в Медузе? Он-то хотя бы человек…
Почти человек.
