Привычная контора будет прорастать боязнью увольнений. А когда придет начальник с бутылкой, все будут пить с ним. Он будет жаловаться, говоря как трудно, но прорвемся, и все поймут, что не прорвутся и начнут искать новые места, а прежняя контора будет терять опрятность, на чай-кофе-сахар скидываться перестанут, или же - если контора была богатой - больше не будут выдавать халявные чай, кофе и сахар.
Тут же и общая разбалансировка организма, в результате чего начинают происходит какие-то выделения, синего, скажем, цвета из мозга. Это потому, что утрачена мера стабильности и спокойствия, которая позволяла жить в ней долго и спокойно, производя устойчивые обновления, вполне приятные жизни. Теперь этого уже не будет, теперь от окружающего можно будет жить, лишь что-то от него откусывая, как в не вполне честной любовной связи.
А где-то рассажены, уже забиты в почву схожие мужики, руководящие жизнью в своих околотках. Даже не знакомые друг с другом - хотя в большинстве они знакомы - они составляют телепатическое сообщество, контролирующее единую субстанцию хозяйственной власти, то есть - владеющую средствами производства, способами производства, а также трудовыми и сырьевыми ресурсами.
Субстанция пахнет воротниками застиранных рубашек и засаленными галстуками. Формат местной власти переминается, перетекает, сжимается, становясь лишь плотнее под внешним воздействием, сохраняя свое постоянное единство. У каждого из них есть грабли, на которые он наступает по утрам, кол, которым бьет чужаков по пятницам к вечеру, и серый костюм- тройка.
Эти люди встроены в маловажные интерьеры, не предполагающие блеска высшей власти, в нелепо-просторные помещения, на дальней стене которых обязательно какое-то багровое панно. И что-нибудь блестящее, вроде таблички-двери пожарного крана, неизвестно зачем никелированной, - сбоку. Их туфли поскрипывают. Предположительно, они крякают, вставляя женам.
Трудно понять, ощущают ли они высоты власти, где обламывается нечто в рост 10 часовым поясам: где полученный приварок на два порядка чудесным образом превосходит затраченные усилия. Предоставляя иные интерьеры, которые им вряд ли нужны.
К окончанию второй декады декабря всех плющило и колбасило не по-детски. В этот же момент мне стало ясно, что напряжение всех духовных и физических сил членов предвыборных блоков, организаций, движений и партий было вызвано тем, что в Очаково котельная отапливала баню стремным углем, завезенным х.з. откуда. В этом угле когда-то подох гнилой птеродактиль, зловредные особенности вещества которого сказалась только теперь и - вот так. Не отражаясь и не сказываясь на самочувствии посетителей бани, - лишь на властной элите государства, когда ветер с юго-запада.
А неким минимумом жизни рядом с баней стоит некая лавка: не из воспоминаний советской жизни, а такая небольшая выживалка - дощатая, зеленого цвета, из досок даже и не вагонки, а каких-то корявых; с окном длинным из трех блоков. Среднее из них открыто, за ним продавщица выдает вещества за резаную бумагу. По сырым листьям мимо едут солярка и дизтопливо, что не повод для сетований, но вполне минимальный рай, эти обстоятельства позволяют жить.
По разъехавшейся глинной дороге можно будет добрести до какого-то дома, где, видимо, живешь, грохнуть-опустить на пол-на стол авоську с купленными веществами. Умыться как уж получится, смотреть в окно, кипятя воду: на то, как рано гаснут окна в окрестных домах. Слушать, как встявкивают собаки и мычит, паркуясь, мощный механический одр.
Но ведь нам нужно, чтобы вокруг нас была бы война, чтобы нам было трудно, чтобы против нас было то, что не является нами и чье давление надо выдержать. Потому что вопрос даже не о не превращении нас в слизь, а - чтобы дожить до смерти, не возненавидев друг друга.
Чем размечается пространство? Пространство размечается слюдой. Чем засвечивается пленка? Пленка засвечивается светом. Чем производится власть? Власть производится телом.
Надо думать, вот магия, помогающая сделать изменения власти нежными. Надо выкопать небольшую ямку примерно в сквере, лучше поблизости от кленов, положить в ямку три вещи: денежку, которая скоро станет бывшей или меньше спички, ноготь, состриженный с большого пальца левой руки, зачем - сам не знаю, и перо птицы: лучше - воробьиное, хотя его труднее всего отыскать. Затем надо сказать в ямку то, что вы хотите от новой власти, засыпать ямку, затоптать и уходить не оглядываясь, как бы вас ни плющило и не колбасило. Еще неплохо сказать уууууу - уходя, это может стать национальной идеей, хотя бы для вас.
Если магия удастся, то можно себе просыпаться как хочешь и смотреть что за окном идет снег. Или засыпать как хочешь и, засыпая, смотреть как за окном идет снег. Это текст написан людьми, у которых есть небольшая щелка между телом и ними. Поэтому всегда, даже в моменты обострений изложенного свойства они могут смотреть на то, как за окнами идет снег. Поэтому их свидетельство верно.
СЕМЬ ВЕЧЕРА НА ЦВЕТНОМ БУЛЬВАРЕ
Кончается февраль, аркады возле метро; в центре, ненастоящие, конечно новодел вокруг станции метро, толка от них мало, ветер все равно задувает, со всем его снегом. Южные потому что занятие и смысл, воздвигать аркады. Все же, хотя бы и задувает, но валится не на голову, а даже и проносится в арках весьма художественно. Ст. метро 'Цветной бульвар'.
Снег конца февраля, возможно, что последний этой зимой. Широкий, почти густой, слегка косо. Но, собственно, что тут вокруг было не новоделом, кроме, разве, самого снега, который по своей древности казался даже живым существом.
Понятно, что столь распределенные рассуждения могут принадлежать человеку отчасти даже болезненно несконцентрированному - я, несомненно, был таким. Отчего и продолжал рассуждать столь же ненужно. Вот, утраченные умения. Искусство, скажем, игры на каком-то давно слизанном из мира музыкальном инструменте, оставшемся только в описаниях и картинках. Или навык жизни в какой-то стране и не этого, а какого-то старого века. Там же были какие-то свои навыки, угрозы свои, удовольствия, по большей части непонятные.
Повод стояния под аркадами ст. метро ЦБ был нелепым, на самом деле. Знакомая договорилась передать мне некую рукопись от какого-то третьего знакомого, передавшего ему ее через какое-то четвертое лицо, а рукопись принадлежала уже совсем неизвестному мне человеку и, таким образом, ломаная линия передачи бумаг наконец-то выстроилась, хотя непонятно зачем мне сейчас, при отсутствии какого-либо журнала, который бы я делал, нужна была рукопись человека, не входившего, скажем так, в некий референтный круг - ну, между кем перебрасываться рукописями было принято. Тем более, что за такой странный человек, который не мог перекинуть мне оцифровку, уж мой-то мэйл отыскать было просто.
Все же эта процедура, откладывавшаяся уже чуть ли не три недели, наконец была связана во времени и в пространстве, причем основным поводом к тому, чтобы ее все же осуществить была сама передающая - просто хотелось снять с нее столь глупые обязательства. Или не столько с нее, сколько с себя - раз уж я стал поводом ее хлопот.
Она была вполне хорошим человеком, добродушная такая, чуть полноватая, лет примерно двадцати шести, с годовалым, кажется - по рассказам - ребенком, которого воспитывала с матерью, при этом работая и т.п. Как уж к ней свалилась какая-то непутевая рукопись - понять было нельзя. Мало ли как.
Просто отдельные блоки черного асфальта, заметенного снегом. Снег подсвечивается рыжим, коричного даже цвета светом из под аркады. Не слишком опоздав, М. пришла и, шмыгая носом, сказала: 'Ну вот, собственно' и всучила мне бумаги. Имя автора было незнакомым, судя по тому, как шрифт лежал на страницах, предполагалось нечто старательное с возможным выводом о первенстве духовного начала в человеке. Тут произошел такой разговор.
- Угу, - ответил я - спасибо.
Пауза, в пределах которой я уже было поворачивался в сторону метро, но она что-то не могла договорить.
- Слушай, - сказала она. - Ты спешишь?
- Ну, - промычал я.
- Тьфу, - сказала она. - Совершенно дурацкая просьба. Ты умеешь менять вентили?
Умел, о чем и сказал.
- Помоги, пожалуйста. Я тут совсем рядом живу. У меня не получается. Пробовала, только залила все. У меня эта штука есть, просто вставить надо.
- Идем, - сказал я.
Дом стоял и в самом деле неподалеку от метро - надо было только перебраться через несколько бестолковых магистралей, примерно под путепроводом Садового кольца.
Подробности жизни - конспективно изложенные ею по дороге - состояли в том, что это квартира бабушки M., умершей года три назад, сама M. жила то тут, то там с ребенком и матерью. Кто был отцом ее ребенка, я не знал, не знал и историю их отношений, да, собственно, даже не знал кто у нее мальчик или девочка. Судя по игрушкам, - забегая вперед - мальчик, конечно. На другой квартире мать жила с какой-то еще теткой-сестрой, так что всякие постоянные переезды с ребенком под мышкой, конкретно же проблема состояла в кране горячей воды, без которой сына она сюда привезти не могла уже неделю.
Дом был узким и нешироким, один подъезд - два лифта, три квартиры налево, три направо - за общими дверьми.
В прихожей, куда выходили двери трех квартиры полуэтажа, было полно всяческого барахла и хлама - хозяйка извинилась, хотя возле ее двери барахла не было. 'Ну вот такие люди' - примерно сказала она, понимая, на что обратит внимание новый человек. На вопрос о том, как с ними в такой сближенной, почти коммунальной версии жить, сказала, что на самом деле такая конфигурация не слишком вредна, потому что встречается она с ними редко. Разве что по утрам и вечерам хлопает и грохает в коридоре сильнее, чем если бы квартира стояла отдельно, а в остальном все точно так же. Соседи были явно укоренившимися здесь, и явно хозяйственными, барахло они выставляли с явными видами его вывоза на дачу. Вот только оно пахло.
Тут возникла следующая проблема: хотя новый вентиль и был, не было ни разводного ключа, ни плоскогубцев. То есть, в принципе были, но что ли сосед забрал, словом хозяйка отправилась искать соседа, и этот факт открыл причину ее избыточной задумчивости по дороге.
Она вышла, я сел как-то боком на стул в кухне, смотрел по сторонам кухня как кухня со всеми обычными принадлежностями. Учитывая опыт многократных переездов, очень хотелось посмотреть, что тут есть из скарба есть ли, например, дуршлаг и мясорубка. Но тут было ясно, что все это есть, они же тут давно, живут они тут, свой дом. М. что-то все не шла, видимо ей пришлось вести еще и соседские разговоры, на кухне мне сидеть прискучило, я зашел в комнату: не вглубь, так, встав в дверях. Непонятно было, можно ли у них тут курить, на лестницу же выходить не хотелось, могло что-нибудь захлопнуться за спиной.
Комната было большой, окно выходило на примерно такие же торчащие дома а с краю был виден театр Советской Армии вполне себе руководящий округой, еще и освещенный. Мебель в комнате была вся семидесятых годов, темненькая полированная, видимо - разболтанная и дребезжащая, когда ходят. Штук пять часов стояло на шкафах, на серванте и на столе - тоже, что ли собравшихся здесь лет за тридцать. Да, в углу коридора - видимо, на выброс - лежала стопка пластинок фирмы 'Мелодия', с Полем Мориа сверху. А рядом - стопка книг каких- то официальных семидесятников, намозоливших глаза в книжных магазинах еще в те самые семидесятые. Их, оказывается, все же покупали тогда.
Хозяйка вернулась расстроенной и сказала, что одалживавшего инструмент соседа дома не оказалось, а его жена ничего найти не смогла. Но она сейчас пройдется по подъезду и что-нибудь отыщет. О ее уме красноречиво свидетельствовал тот факт, что она даже взяла с собой вентиль - чтобы натурно оценить пригодность инструмента, который ей могут дать. Конечно, ей было неловко от того, что все так нелепо складывается, но эту неловкость она все же как бы доигрывала, потому что была на своей территории.
Я тут никогда не был, ее я знал мало, я мог смотреть тут по сторонам в полной свободе от мыслей о ее жизни. В квартире между всеми предметами имелись точно паутинки... даже и не паутинки, паутинки бы предполагали наличие какого-то паука, как высшей силы и смысла этой паутины, конструкции. Но все эти вещи и предметы были связаны, как-то странно: не по смыслу, не по времени приобретения - как нитками. Они не рвались, конечно, когда сквозь них проходишь, но перед тем, как их пройдешь, их проницая, все же слегка натягивались.
Видимо, это от конца зимы: всяческие мартовские процессы, когда обостряется обоняние и прочие чувства. Отчего ощущается нечто такое, что уже за пределом типа добра и зла. То есть, какой-то краешек здравого смысла, и держится просто на каком-то предраспаде - на ниточках, которых уже видны, то есть могут в любой момент лопнуть - то есть их уже видно: и они обозначают линии, по которым все может сдохнуть, если порвутся, то есть - ниточки, на которых все держится.
