Русский со словарем

в таком ключе и высказывался Носик.

Вы не скажете?..

Как-то раз я со взрослым уже тогда сыном и маленькой дочкой собралась съездить на дачу. Дело было в начале лета, нового расписания электричек у нас еще не было, так что пошли наугад. Увидев на станции народ, мы подумали, что поезд скоро, поэтому надо бы сыну пойти побыстрее за билетами.

У стоявшей на платформе бабушки я спросила: «Скажите, пожалуйста, во сколько поезд?» Она раздумчиво ответила: «Нет, это вы не успеете».

Не дожидаясь продолжения, сын с тяжеленным рюкзаком рванул к кассе. Бабуля между тем развивала свою мысль: «Ну, если только поезд задержат…» Я не выдержала: «Простите, вы можете мне сказать, во сколько электричка?» — «В десять тридцать четыре». Я говорю: «Боже мой, так это еще через целых шесть минут!» В результате мы прогулочным шагом дошли до кассы, где нас ждал запыхавшийся Гриша с билетами, и еще минуты три стояли все вместе на платформе.

Я понимаю, что у людей разный темп ходьбы, что у всех свои представления о времени и о том, насколько заранее нужно приходить на станцию, но почему нельзя было просто ответить на заданный вопрос, а не делиться вместо этого своими соображениями в духе гоголевских мужиков: доедет это колесо до Москвы или не доедет?

На такую манеру отвечать на вопросы как-то обратила внимание замечательная лингвистка и наблюдательная женщина Т. М. Николаева. Человек идет в гости в дом, где раньше не был. Дорогу ему объяснили и в качестве ориентира указали булочную. «Скажите, пожалуйста, где здесь булочная?» — спрашивает он у прохожего. «Нет, она уже закрыта», — отвечает тот и идет дальше.

Противоположную манеру отвечать на вопросы демонстрирует Джером К. Джером. В повести «Как мы писали роман» он, в частности, рассказывает про свою служанку Аменду, которая всегда отвечала точно на поставленный вопрос. Однажды он спросил у нее: «Аменда, Вы не знаете, который час?» «Знаю, сэр», — ответила она и замолчала. «Аменда, я спросил у Вас, который час!» — «Нет, сэр, Вы спросили, не знаю ли я, который час, и я ответила, что знаю».

Нетрудно заметить, что это очень типичный пример английского юмора. Впрочем, приведенные диалоги из российской жизни тоже хорошо вписываются в русскую картину мира. Это ведь оборотная сторона пресловутой русской душевности. Когда вы обращаетесь к человеку, ему мало просто формально ответить на ваш вопрос, он хочет проникнуть в ваши намерения, озаботиться вашими проблемами, дать дельный совет или хотя бы посочувствовать.

Вспоминается очень смешной анекдот, в котором необыкновенно ярко виден затравленный модными на Западе психоаналитиками бедняга. Человек спрашивает у прохожего: «Скажите, пожалуйста, где находится вокзал?» Тот отвечает: «Не знаю. Но хорошо, что мы с Вами об этом поговорили».

Наконец, говоря о вопросах и ответах, нельзя не вспомнить забавную еврейскую манеру отвечать вопросом на вопрос. По этому поводу лингвист Г. Е. Крейдлин как-то написал даже специальную статью. Эпиграфом к ней служил известный еврейский анекдот: «Почему Вы отвечаете вопросом на вопрос?» — «А как надо?»

Ой, мамочки!

В одном психологическом журнале я прочитала обсуждение вопроса о том, почему мы испытываем неловкость, когда слышим слово мать? Нет-нет, не в смысле мать-перемать, а в самом обычном. Оно кажется нам слишком официальным — и в то же время грубым. Ну там, мама подростка обижается, услышав, что он в разговоре с друзьями говорит моя мать, и т. п.

Проблема эта возникает, только когда речь идет о выборе говорящим обозначения для собственной матери или матери собеседника. В остальных случаях слово мать обычно звучит совершенно естественно и даже единственно возможно. Нам едва ли придет в голову требовать заменить мать на мама в таких контекстах: Мать Пушкина звали Надежда Осиповна; Я хотела бы стать хорошей матерью; Настоящая мать — не та, которая родила, а та, которая воспитала. Можно еще себе представить выражение приемная мама, но уж совсем странно — суррогатная мама, биологическая мама. Хотя, говорят, появилось уже не только сочетание суррогатная мама, но и прелестное сокращение сурмама, но это скорее элемент специфического жаргона.

Вообще-то ситуация, когда имеется некоторый термин родства, а кроме него — слово или несколько слов для более интимного и персонального упоминания соответствующего родственника, совершенно нормальна.

В других языках тоже есть аналоги пары мать-мама. Но дьявол, как всегда, в деталях. Например, по-немецки есть слово Mutter (мать) и слова Mutti и Mama. Но распределение немного не такое, как в русском языке. Конечно, в обоих языках человек в анкете напишет мать (Mutter), а дома обратится мама (Mutti или Mama). Однако по-русски мы скорее скажем: Передайте привет маме, тогда как по-немецки — Grüßen Sie Ihre Mutter. Слыша от хорошо говорящего по-русски немца вопрос: «Твоя мать еще живет?» (буквальный перевод нейтральной фразы Deine Mutter lebt noch?), вздрагиваешь и отчетливо понимаешь, что по- русски надо сказать: «Твоя мама жива?» По-русски, рассказывая о своей семье по радио или телевидению, человек вполне может сказать: моя мама делала то-то и то-то. Если сказать моя мать, это может прозвучать грубовато. По-немецки же здесь нейтрально сказать Mutter, тогда как Mutti или Mama прозвучит неуместно по-домашнему. В русском слово мама выходит за пределы домашнего круга и захватывает часть контекстов, которые в других языках, как еще недавно и в русском, числятся за словом мать. Которое, в свою очередь, теряет позиции и начинает восприниматься как слегка отчужденное наименование. Впрочем, такой захват не всегда проходит безболезненно. Часто человек вообще не может выбрать ни одно из двух слов: мать кажется ему слишком официальным или грубым, а мама — слишком интимным. Многие выходят из положения при помощи различных стилизованных наименований (скажем, матушка) или нарочито игровых (например, мамашка, маман, родительница).

Это не стоит слишком психологизировать. Во всяком случае, не так прямолинейно. Вот мол, раз мы предпочитаем говорить не мать, а мама, значит, мы инфантильны. Существует речевой этикет, и он меняется. Речевой этикет — вещь очень условная. Конечно, какие-то его особенности у тех или иных групп, культур и т. п. могут что-то там отражать. Так, традиция обращаться к родителям на «вы» практически исчезла (хотя я знаю людей, в семьях которых это было принято до самого последнего времени). Вероятно, в таком изменении разумно усмотреть отражение эволюции семейных отношений. Однако невозможно в каждом случае устанавливать связь между конкретной речевой формулой и душевной жизнью людей.

Ю. М. Лотман в своих лекциях приводил такой пример из переписки XIX в.: на письмо, начинавшееся с обращения «Милостивый государь мой» страшно обиженный адресат ответил письмом, которое начиналось так: «Милостивый государь мой, мой, мой». Сейчас нам трудно понять его обиду, а на тогдашний слух нейтрально было милостивый государь, а лишнее мой