Итак, даже при ранениях в живот бывают свои обстоятельства. Умершие были от разных ранений. Один тянул в небо руки и ноги. Другой голым лежал в траве, с кожей, обугленной струей из огнемета. Посыльному понадобился бы целый час, чтобы всех их рассмотреть.
Но он приближался уже к площадке перед блиндажом. Здесь живых отделяли от мертвых. Этот вид адской живодерни он не переносил. Просто бежал мимо с закрытыми глазами. Только в его ушах звучали стоны и вопли, мольбы о глотке воды. После этого ему надо было свернуть немного влево, в лес. Он терялся среди деревьев или среди того, что от них осталось. Они давали укрытие от минометов, стрелкового огня и шрапнели. Свист в воздухе снова приобретал значение только у позиций артиллерийской батареи.
Одиночество охватило его, как только он зашел в лес. Кустарник, стволы берез — все молчало. Гать, проложенная русскими солдатами, давно уже умершими с голоду или расстрелянными, бесшумно пружинила под его шагами. Над трупом в черной луже на просеке плясал рой мух. Жук в блестящих доспехах тащил через тропу травинку. Круг выжженной травы, вырванное с корнем дерево и груда поломанных сучьев указывали на то, что сюда пару дней или всего несколько часов назад ударила смерть. Сквозь листву несколько солнечных лучей пробивались к земле. Воздух дрожал. Незаметно висящая на ветвях белая шерстяная нить предупреждала посвященных о минном поле. За посыльным словно грохотала уходящая гроза. Его охватило одиночество. Оно сдавило сердце. Он ожидал предательства. Было две возможности. Одна была тихой, словно лес. Она о себе не заявляла. Она пряталась за каким-нибудь деревом или в высокой траве. Она приходила, словно удар плети из кустов. Удар был всегда смертельным. Его преимущество заключалось только в том, что он был коротким. Эта возможность была снабжена узелком тряпок и пистолетом. Голодная, раздираемая тем же страхом, что и он, она подстерегала за деревом. Вспышка и удар плети. Может быть, облачко дыма. Потом беззвучно коричневая тень выпрыгивает из своего укрытия. Склоняется над убитым. Вырывает из его пальцев оружие. Лихорадочно роется в его карманах. Все ценное и ненужное из них исчезает в тряпичном узелке. И все исчезает, словно плевок. Позади остается убитый, над которым танцуют мухи, пока его не найдут. Если поблизости болото — его не найдут никогда.
Другая возможность заканчивалась таким же образом. Только она о себе заявляла. Сначала вдали раздавалось рычание разозленного зверя. Глухое и стонущее, шум, который ни с чем не сравнить. Он разносился вокруг на целую версту, словно клич. Рык доносился два-три раза. Потом слышался вой расстроенного органа. Участок фронта парализовало. Пулеметы замолкали. Снайперы стягивали карабины с брустверов. Солдаты у минометов сбивались в кучу. У командиров орудий на губах застывал приказ об открытии огня. Посыльный тоже задерживал свой шаг. Потом начиналось. Бесчисленные молнии разрывали лес. Почти полсотни снарядов разрывались о стволы деревьев или о землю. Раздирающий уши грохот, огонь, пороховой дым, куски латуни, размером с кулак, земля, пыль. Расчеты батареи размазаны по четырем орудиям, перемешаны вместе со снарядными ящиками, зарядами, приборами, лошадьми и вмяты в грязь. Часом позже грохнуло над полевой кухней. Водитель, пассажир, повар, сухой паек на шестьдесят человек и сто литров водянистого супа были пущены по ветру Минутой позже накрыло роту, выдвигавшуюся на передовую для смены. Восемьдесят человек, в течение недели с трудом собранные за линией фронта, отдохнувшие, в начищенных сапогах, со смазанным оружием. Сорок из них добрались до окопов. Забрызганные грязью и кровью, деморализованные. Два часа, два дня, две недели. Где-то танковый батальон выходил на исходный рубеж. В лощине командир собрал свои экипажи на последний инструктаж. Гул за горизонтом. Пять-шесть секунд молчания в оцепенении. Откуда ни возьмись, падают снаряды. Крики. Снаряды дождем сыплются на пустые танки. Самый молодой офицер потрудился, чтобы найти достаточно водителей и на двенадцати танках доставить погибшие экипажи опять в тыл. И все, кто чувствовал, как дрожит земля, и видел, как дым от взрывов поднимается к небу, благодарили [в зависимости от своих взглядов] судьбу или Бога, что попали снова в других, а они опять остались невредимы. Посыльный тоже, упав на колени, держа руки перед лицом, благодарил свое провидение. Так выглядела другая возможность.
Посыльный шел дальше по гати. В сумке — извещения и семечки. Ему оставалось пройти еще половину пути, надобности останавливаться дольше, чем требовалось, не было. Гул над деревьями нарастал. Начинались позиции артиллерии. Лес стал реже. Местами попадались просеки с подрастающим кустарником и ядовитыми грибами. Гать кончилась. Началась разъезженная дорога, во время дождей превращавшаяся в кашу. Сдвинутая на обочину разбитая телега. Гнилая кожаная упряжь и скелет лошади. Слева и справа от дороги — размокшие картонные таблички с загадочными знаками. Они означали, что здесь находился телефонный пункт гаубичной батареи. Что там, на просеке, почти из-под земли зенитная пушка могла поднять в небо свой сверхдлинный ствол. В другом месте черепа, нарисованные неумелой рукой на деревянной табличке, предупреждали о минах.
Вдруг с неба что-то ухнуло. Посыльный бросился на землю. Взрывная волна прошла над ним. Огромная сеть, которую он принял за гору сухих сучьев, дернулась вместе с засохшей листвой. В клубах пыли поднялся ствол спрятанного под сетью орудия. Какой-то момент он стоял вертикально вверх. А потом обрушился вниз. Кто-то, кого не зацепило, проклинал Бога. Другой звал санитара.
Посыльный встал и пошел дальше. Он думал: «Однако редко здесь можно услышать, как зовут санитара». Дорога стала шире, колеи глубже. Навстречу ему попался солдат. Кожаная сумка, запыленные сапоги, изможденное лицо с запавшими глазами: посыльный после двух часов безопасности возвращался обратно в ад. Кивок — усталая улыбка в ответ. Пока.
Посыльный пошел быстрее, чтобы догнать телегу, скрипевшую впереди него. Телега переваливалась по разъезженной колее. Облачко пыли, тянувшееся за ней, прикрыло посыльного словно покрывалом. Он почувствовал бархатистый привкус на языке. В повозке были плащ-палатки. Тащила ее лохматая лошаденка. Только когда посыльный протянул руку, чтобы подтянуться и сесть в телегу, он выяснил, что за груз она везла. Под плащ-палатками по рассохшемуся полу стучали окоченевшие руки, мотались непокрытые головы. Пассажиры упирались друг другу в животы окоченевшими ногами. Они застыли в положениях, которые не смог бы принять ни один живой человек. Двое обнимались по-братски, другие улыбались друг другу искаженными лицами. Посыльный не стал садиться в телегу.
Он сидел на песке, пока облачко пыли не скрылось за ближайшим поворотом. Он очнулся только от свиста снарядов. И снова перед ним потянулись пушки, кучи пустых гильз, сложенных у обочины дороги. Все это осталось позади.
Наконец, началось поле, заросшее осотом, покрытое заболоченными пятнами, никогда не высыхавшими. Потом — бесконечные ряды березовых крестов. У конца кладбища стояла телега с мертвыми. Группа людей со стриженными наголо головами работала лопатами. Некоторые стягивали груз с телеги,
